Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 2

Уныние мое исчезло, аки дым, и в сердце моем водворилось такое неизреченное торжество, такая радость, что сердце мое было вне себя от восхищения и, как голубь, трепетало в груди моей, вырываясь, казалось мне, и с многогрешной и окаянной душой моей.

О Преблагословенная! о Честнейшая Херувим и Славнейшая без сравнения Серафим!...

Вскоре после этого видения, дарованного не заслугами моими, а неизреченной милостью Божией, я получил наконец и свой отпуск, с которым и выехал к батюшке Амвросию в Оптину Пустынь.

Батюшка меня встретил с радостной улыбкой словами:

— Ну что — приехал, отец Феодосий?

— Приехал, мой батюшка, — сказал я ему, обливаясь слезами и бросившись к ногам святого Старца.

— Ну, не скорби — все к лучшему Бог устроит! — сказал добрый батюшка. — Пей чай да иди к отцу игумену Исаакию, скажи, что я тебя к нему прислал.

И, попивши чайку, отправился я к отцу игумену, и, когда нам с ним келейник подал было чай в соседней с залой комнате, я пить чая не стал и на вопрос отца Исаакия: «Ну, что ж, не пьешь?» -ответил ему земным поклоном и сквозь слезы охватившего меня волнения сказал:

— Простите, батюшка: не чай я пришел пить, а просить у вас милости принять меня в число братства вверенной вам обители.

Отец Исаакий быстро вскочил с диванчика и, подымая меня за руку с пола, ласково промолвил:

— Что ты, что ты? плачешь о чем? Ведь ты был у батюшки, отца Амвросия?

— Был.

— Что ж он тебе сказал?

— Да к вам послал.

— Ну хорошо: пей чай и ступай уже от моего имени к батюшке.

Так я и сделал. Когда я пришел к Старцу и объяснил ему, что прислан к нему отцом Исаакием, батюшка отец Амвросий встал со своей кроватки, надел на голову свою теплую камилавочку, взял меня под руку и, выйдя наружу, повел меня в соборный корпус, где ежедневно совершается братское правило. Там среди комнаты стоял небольшой сафьянный диванчик. Батюшка сел на него и начал снимать с ножек своих сапоги, и когда снял один сапог, а я хотел было скинуть другой, то он удержал меня, сказавши:

— Погоди немного! — а сам обратился к иконе «Взыскание погибших», перед которой всегда горела день и ночь неугасимая лампада, и с лицом, исполненным глубокого и сосредоточенного молитвенного внимания, долго и молча смотрел на нее умиленным взглядом. Помолившись так тайной молитвой перед иконой, батюшка обернулся ко мне, положил на мое плечо свою ручку и сказал:

— Слушай, отец Феодосий, что я тебе скажу: с того времени как я поступил в Скит, я никого лично не водворял на службу в келью. Тебя первого сам привел и первого водворил. Вот тебе келья вместо Лебедянской в саду: смотри ж, живи, спасайся, молись и за меня молись!

С этими словами батюшка встал с диванчика, благословил меня, надел сапог на ногу и пошел из кельи в скитский сад, где его сразу обступила народная толпа, а я, проводивши его, вернулся в соборный корпус в отведенную мне келью, где и прожил с первых чисел июня 1875 года по 20 декабря 1876 года, когда неожиданно указом из Калужской консистории был вызван к архиепископу Григорию 2-му, которым и был назначен настоятелем в Свято — Троицкий Лютиков монастырь. Настоятельствовал я там, управляя братией, до 15 марта 1894 года, и оттуда был водворен обратно в Скит Оптиной Пустыни, где и живу доселе, вот уже до 15 апреля 1903 года, когда записываю сие для памяти.

Всего было в моей жизни много и было много мне скорбей и разных неприятностей и от Лебедянской братии, и от начальников, и от самого себя. За все — благодарение Господу! Всем научал Он, Всеблагий, меня грешного и вел меня недоведомыми Своими путями к познанию самого себя, учил терпению, указывал мне мои немощи, таящиеся в моем сердце страсти, о которых я бы без испытаний и не знал, и во всем совершал Он, Неисследимый и Премудрый, Свою святую волю, и да будет она благословенна от всех Им сотворенных и от меня, многогрешного, во веки. Буди! Буди! 19 19 Все, что было мною здесь написано, не для того писано, чтобы кто подумал, что я не имел за собой никаких недостатков, нет, я был много немощнее других и крайне малодушен в часы скорбей моих, утешая себя одной надеждой на бесценность заслуги Сына Божия. Каялся я ежедневно, ежедневно клал и начало к исправлению и... ежедневно видел крайние свои немощи, о чем и плакал, боясь часа смертного и Страшного дня Судного. А писал я, единственно вспоминая из прошлого, как оно было на деле, ничего не прибавляя и не убавляя.

Молю Тебя, Преблагий, не поставь в грех тем, кто гнал меня и ненавидел, и не помяни в день оный, но молитвами их, по бездне благодатной благости Твоей, за молитвы Преблагословенной и всех Святых, ради дражайшей пролитой Тобою Крови Твоей, спаси нас всех, Господи! Озари сердца наши светом Твоего богоразумия, да единым сердцем и устнами вси в признательности сердца воспоим Тебе вечное громогласное:

Аллилуия!

У вас, у всех, отцы святые и братия, со слезами целуя руки и ноги ваши, прошу: простите и меня, аще словом, видом или делом когда-либо, как-либо, оскорбил и опечалил или соблазнил. Простите, ради Распятого на Кресте, мне вся, яже содеях лютых, и помолитесь за меня, а я всех и за всё прощаю, как и всегда прощал, не давая солнцу закатиться во гневе моем. Многие скорби принял я и многим сам досаждал, желая и умоляя Господа исправить обитель, в которой я полагал начало моей иноческой жизни, и тем возвеселить сердца, жаждущие славы Пресвятаго Имени Божия на земле, но зла никому не желал я и, видит Бог, никому не мстил за обиды, мне нанесенные.

Молю и прошу всех отцов и братий, родственников моих и всех православных христиан, если кто пожелает поминать меня по смерти моей в своей ли частной молитве или при Бескровной Жертве, поминать и возлюбленные моему сердцу имена великих и неизменных моих благодетелей — Луки Алексеевича и супруги его Любови Степановны Федотовых и матери ее, Александры Петровны Антоновой, — вместе с именами моих родителей — Афанасия и Агафии. А кому это покажется затруднительным, то пусть поминает только их, а имя мое пусть исключит из своей молитвенной памяти. Это мое духовное завещание для всех любящих меня, и за послушание воздаст Господь каждому по сердцу его.

Богу нашему слава, Ему честь и держава всегда ныне и присно и во веки веков.

Аминь.

Матерь Божия, спаси нас!

Несколько слов от составителя биографических воспоминаний игумена Феодосия.

Благожелательство старца Оптиной Пустыни, иеросхимонаха Иосифа, с благословения которого составлено это жизнеописание, дало мне возможность воспользоваться рукописным материалом, оставшимся в Скиту Оптинском после почившего игумена. Использовал я этот материал, как умел и как мог, но с любовью и в убежденном сознании, что он даже и в моей слабой обработке может и должен принести великую пользу как монастырям русским, этим великим хранителям Православия и Православной России, так и подвизающейся в них иночествующей братии. Быть может, спросит меня кто-нибудь: на чем основана такая моя уверенность? В ответ я не стану вдаваться в подробное оправдание моего взгляда и скажу просто: «чтущий да разумеет!...»