Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 2

Росту он был среднего, телом сух и, что называется, — кости да кожа.

Одежда его состояла из грубых лохмотьев. Но что в нем особенно удивляло всех — это его необыкновенная дикость: точно он был существо какого-то иного, нездешнего міра.

Всех он боялся, от всех старался укрыться, и только крайняя необходимость, чтобы не умереть с голоду, заставляла его заходить в дома некоторых крестьян. «Придет это он, — рассказывали очевидцы, — станет около двери не говоря ни слова да и стоит так несколько минут. Дадут ему что-нибудь поесть — съест, а не дадут — и так пойдет, опять-таки не сказав никому ни одного слова...»

Путь свой этот таинственный и странный человек направлял к деревне Миндюкиной.

Версты четыре не дойдя до Миндюкиной, он остановился для отдыха в селе Воротишине у крестьянина Василия Яковлевича, где его приняли и успокоили так, как еще недавно простые русские люди умели принимать странников, Божьих людей. Сердце прежнего русского крестьянина, всегда сострадательное к бедствию ближнего, заставило хозяина предложить страннику трапезу и угостить его чем Бог послал. На этот раз у Василия Яковлевича истоплена была и банька. Хозяева предложили своему гостю помыться...

И вот, тут, в бане, хозяин был поражен и даже напуган странностями своего гостя: то он захохочет как-то дико и страшно, то начнет как будто от кого-то прятаться — лезет под полок, за печку... Кое-как вымывшись, он оделся, вышел из бани и побежал куда-то. Во время своего бега он делал такие сильные прыжки, что, казалось, не бежал, а летел по воздуху, при каждом прыжке подымался вверх по крайней мере сажени на три.

Вскоре, однако, это поразительное с ним явление прекратилось, и он отправился в деревню Миндюкину, оставив гостеприимного своего хозяина, надо полагать, в крайнем испуге и недоумении»...

На этом месте прошу моего читателя простить меня, что я прерву последовательное изложение лежащей передо мною рукописи и обращусь к личным воспоминаниям.

Верный списатель доверенного мне документа, я не могу все-таки не чувствовать, что случай, им передаваемый, до того необычен, до того страшен, что в читателе, мало подготовленном к восприятию такого рода рассказов из явлений таинственного потустороннего міра, он может вызвать не только недоумение, но, от чего Боже упаси, и подозрительность: а ну как сказатель этой истории глумится над доверчивостью своего читателя и рассказывает такие вещи, которых не только не было и быть не может, но и сам-то он им не верит. Спешу успокоить тебя, мой читатель, я сам не только верю тому, что передано здесь твоему изумленному вниманию, но попутно вспоминаю, что и в моей памяти сохранился в детстве моем нечаянно подслушанный разговор покойной моей матери со своей тоже уже покойной родной сестрой.

Обе они были воспитанницами передового духа дворянства сороковых годов, были обе образованы по последнему слову образования того времени, вкусили и даже пресытились материализмом годов шестидесятых и, конечно, ни во что сверхъестественное и чудесное не верили. И вот тем не менее из уст их я слышал и запомнил разговор их между собою о каком-то мальчике лет 6 или 7, едва ли не о брате моей матери, а моем дяде, который впадал в какое-то таинственное состояние, во время которого с ним совершались удивительные и неразгаданные явления: он, не умея играть ни на каком инструменте, брал из рук первого скрипача дедушкиного домашнего оркестра скрипку и играл на ней, неожиданно и даже к испугу для всех, удивительные и неслыханные мелодии; говорил на иностранных языках, которых не знал и о которых в то время не имел и понятия; перепрыгивал с одного берега на другой речку шириною в несколько сажен и вообще творил нечто столь необычное не только для его, но и для всякого возраста, что ставил в тупик всех к нему близких 34 34 Явление довольно обычное среди бесноватых и находящихся в прелести. В пещерной церкви Гефсиманского Скита, пред чудотворною иконою Богоматери Черниговскою, одержимые бесом, в состоянии беспамятства и в корчах изрыгая отвратительные хулы на все святое, иногда начинали говорить на иностранных языках, хотя это были безграмотные крестьяне или крестьянки, а иногда обличали тайные пороки присутствующих, вовсе не известных им лиц... В житии св. Никиты, святителя Новгородского, повествуется, что он, будучи в состоянии прелести, еще в Печерском монастыре знал весь Ветхий Завет наизусть, а когда молитвами святых подвижников избавился от прелести, то не мог припомнить ничего, что знал в прелести. В житиях святых много подобных рассказов, особенно там, где говорится о волхвах и их чарах. — Ред. . Простые люди из прислуги с ужасом видели в этом проявление силы нечистой и твердо этому верили в простоте своей сердечной, ну а образованные и умные думали, конечно, иначе, но, как думали, о том мало говорили, а если и говорили, то так, что и сами смысла в своих речах видели немного. Потом уже, когда стали увлекаться спиритизмом, умные люди додумались до «четвертого измерения», но и на нем, кажется, ногу сломали.

Вот это я слышал в своем детстве.

А что теперь творится в области спиритических явлений там, где спиритизму, не зная, с кем имеют дело, предаются «умные» люди, то, пожалуй, могло бы показаться еще невероятнее моей трудниковской истории. Но тому верят, то исследуют, о том пишут, о том говорят, тому предаются «умные» люди, и даже профессора, всем сердцем, все душой, всей верой своей.

Дивное дело! не верят там, где бесы действуют как бесы, прямо, открыто, под явным своим бесовским обличьем, а всю свою веру отдают им же, когда они действуют в облике ангела света «наук» психофизических — в спиритизме, медиумизме, моитивизме или социальных — «свободы, равенства и братства».

Не оттого ли и беснуется современный мір, заливая братской кровью поле смерти всякой свободы, всякого равенства, всякого братства!...

Прости же, читатель, это невольное отступление; далее уже пойдет опять моя рукопись.

«Был воскресный заговейный день перед Петровским постом 1863 года. Перед избою миндюкинского крестьянина Федота Иванова Гришина резвились его маленькие дети со своими сверстниками. Тут же был и сам Федот кой с кем из стариков соседей. К ним-то и подошел таинственный и молчаливый странник.

— Откуда ты? — спросил его Федот.

— Я — здешний, — отвечал он, — я тебя, дядюшка, знаю.

— Кто ж ты такой? — продолжал спрашивать его Федот.

— А знавал ты Трудникова Мишку? — сказал странник.

— Как не знать — знавал!

— Ну так вот этот-то Мишка — я самый и есть.

— Как так? Мишка утоп, и тело его похоронено.

— Нет, я вовсе не утоп, — с уверенностью ответил странник...