Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 1

Все тут общее между живыми и мертвыми за общей, отделяющей их от внешней суеты оградой. Да оно и понятно: живые мертвецы монашеских обетов, для которых смерть — приобретение, зачем им чуждаться своих мертвецов. Пловцы мятежного житейского моря, к. чему им заграждать себе желанный вход в безмятежную пристань...

Любил я в мои редкие... редкие — увы, посещения Оптиной навещать этот тихий приют «странников и пришельцев». С чем сравнить чувство задумчивой, как бы самоотрешенной грусти, навеваемое каменными и чугунными плитами с полуистертыми временем и непогодой краткими надписями: «Иеромонах Иона», «Монах Варнава»...

Отошла тайна одной жизни, наступила тайна другой... Что-то теперь зрят они, міру безвестные, Богом любимые, что зрят они там, за этой глубокой синевой участливой ласки бездонного, беспредельного, необъятного неба?!

Обители небесные ихже око не виде, ухо не слыша и на сердце не взыдоша благая, яже уготова Господь любящим Его.

Лет 8-10 тому назад, вскоре после кончины батюшки о. Амвросия, на скитском братском кладбище до последней Архангельской трубы, под смиренным могильным холмиком, скитская братия упокоила последние останки того, кто при жизни был любим под именем монаха Николая, более известного под прозванием Турка. Кто он был в міру, откуда явился в Оптину, никому из скитян, за исключением старца Амвросия и скитоначальника Анатолия, не было известно. Нерусское произношение выдавало, что не русский он был родом; по произношению и по смуглому обличью закрепили за ним его прозвище, и с ним ушел он в свою могилу.

Вот что поведал мне о монахе Николае Турке один раб Божий из мирских, капитан и вместе комендант одной из больших узловых железнодорожных станций; важнее же всего — искренний и беззаветный искатель правды Божией.

«Среди скитской братии в Оптиной Пустыни довелось мне, — сказывал так мой комендант, — свести знакомство с одним монахом. Удивительный был он человек и необыкновенно-цельного христианского, аскетического миросозерцания. Довольно сказать, что в Скит он явился в чине полковника не то генерального штаба, не то артиллерии полковником, словом, из ученых и еще сравнительно молодым человеком — лет 35, не больше. И чего, по мирским понятиям, этому странному человеку было нужно? Редко ведь кому так, по внешним признакам, жизнь улыбалась, а он пришел в Оптину, да так там и остался. Тогда еще в Скиту начальствовал о. Амвросий. Необычно, в расцвете сил и быстрой служебной карьеры, поступил в монастырь мой полковник; необычно и повел свою жизнь в монашестве. Был там в Скиту великий простец из самых простых монахов; нес он послушание привратника, был уже он человек годам к шестидесяти, а может, и более, и был замечателен только вечно благодушным настроением да еще тем, что лето и зиму — круглый год — сиживал у скитских врат, на своем посту, без шапки да за трапезой мешал в свою миску разом все кушанья, которые и ел только для виду. Простец он был великий и не без затаенного юродства. Над ним добродушно посмеивались, но более внимательные замечали в нем глубокого делателя молитвы Иисусовой. Звали его Борис. Вот этого-то Бориса и взял себе в образец смиренномудрия ученый полковник, духовное же делание свое на пути монашеском вручив руководству отца скитоначальника, великого старца о. Анатолия.

Теперь оба эти светильники монашеского духа уже отошли в святые обители Отца Небесного.

Поначалу не все доверяли искренности и чистоте намерений моего полковника — думали, вероятно, что его сердце искало духовно-чиновной карьеры: иеродиакон, иеромонах, архимандрит, а там, пожалуй, и епископ — на эту духовно-иерархическую лестницу можно было бы, по мнению некоторых, и променять военную карьеру; но недоверчивости скоро пришлось уступить место другим чувствам: монах Варнава 48 48 Имя вымышленное, из опасения оскорбить чувство смирения о. иеромонаха. (так в монашестве звали полковника) упорно отказывался от всяких монашеских отличий и около десяти лет вел уединенную, молитвенную жизнь, не выходя из подражания смиренномудрию Бориса и послушания Старцу-скитоначальнику.

Отошли в селения праведных скитоначальник о. Анатолий и древний уже старичок привратник, а монах Варнава все оставался тем же рядовым монахом, пока не наступил час воли Божией и не вывел его, нового делателя, на пожелтевшую, уже близкую к зрелости ниву Господню пастырем словесных овец Его богоизбранного стада.

Вот этот-то о. Варнава мне поведал и дивную повесть о монахе Николае Турке. Я постараюсь вам рассказать ее речью самого о. иеромонаха. Выслушайте ее, запечатлейте ее поглубже в вашем сердце и, придет время, поделитесь ею с теми, кто еще не утратил великого сокровища простой чистой веры.

«Жил я уже в Скиту довольное время, — сказывал мне о. Варнава, — вы ведь хорошо знаете нашу скитскую жизнь: тихая, безмятежная жизнь! Да и может ли она быть иной, когда всякая скорбь истинному монаху в радость и тот только монах, кто, как старый лапоть, оттоптан и истрепан... Но особенно хорошо в лунные благовонные летние ночи: чувствуешь и слышишь в эти ночи, как живет и дышит и поет вечную славу своему Богу земля-кормилица. Выйдешь из кельи: кругом благоговейная, премудрая тишина. Тихим огоньком перед святыней образов теплятся по братским кельям неугасимые лампады. Весь воздух скитский напоен ароматом его цветов, смолой его соснового бора, благоуханием молитвенных воздыханий тайных рабов Божиих. Чистые сердца, неведомые враждебному для них міру... Сколько еще их по православным обителям!...

В одну из таких ночей зашел ко мне в келью монах наш, ныне покойный Николай, которого мы все звали Туркой. Странный он был; всегда застенчивый и молчаливый, болезненный и как-то всех сторонившийся человек, хотя мы все его как-то невольно любили. Ни к кому по кельям он не ходил даже днем, а тем более ночью, но на этот раз его приход ко мне не мог показаться мне необычайным: о нем я уже был предварен скитоначальником о. Анатолием. Незадолго до прихода ко мне Николая Турка, о. Анатолий призвал меня к себе да и говорит:

— Знаешь ли ты, что у нас в Скиту, по великой милости Божией, есть свой Андрей Христа ради юродивый...

— Как это так, батюшка?..

— Да, есть у нас такой человек, который в теле ли или не в теле, — Бог знает, — но был еще при жизни восхищен в небесные обители. Это наш Турка. Я благословлю ему прийти к тебе в келью, а ты его расспроси хорошенько да и запиши с его слов, что от него узнаешь. Только держи все это в тайне до его смерти.

И вот, в эту летнюю лунную ночь зашел ко мне по послушанию этот раб Божий и на своем ломаном русском языке поведал мне свое сказание о тех небесных обителях, которые ему были показаны его Ангелом-Хранителем... Что это было за дивное сказание! Сердце мое трепетало от нечеловеческого прилива неизреченной радости торжествующей, оправданной надежды. А речь лилась из уст Николая, и лицо его светлело и светлело, пока не стало прямо-таки сиять каким-то необычайным внутренним светом. И жутко мне было, и страшно, и по-неземному радостно.