Фердинанд Грегоровиус - История города Афин в Средние века

И вот этот-то великий оплот Европы ниспровергли не враги христианства, а христиане-крестоносцы, верования которых совпадали с греческими во всех существенных частях. На крестоносцах лежит вина за то, что турки наконец вторглись на Запад через разбитые твердыни Босфора и водрузили знамя азиатского варварства и над Святой Софией, и над Парфеноном. Крестоносцы упразднили государственную и церковную связь между отдельными странами, входившими в состав империи, и положили предел дальнейшему развитию эллинской образованности, которая оказывалась настолько мощной, что изливала просвещение чуть ли не до Волги. Ознакомление с иными творениями греческой словесности перешло из библиотек империи в Багдад и Кайрован и впоследствии отсюда проникло обратно в невежественную Европу при посредстве арабов. Несмотря на внутренние бедствия, порожденные упадком нравственности и гражданственности, весь ужас коих не очерчен никаким наблюдателем, единственно город Константинополь мог еще в общем оставаться средоточием византийской церкви и государственности, знания, искусства и промышленности, являясь по-прежнему выразителем всей ценности и объема культурности. Впрочем, в людском сознании не переставало жить сознание того, что во всем мире не имеется ничего равного Византии. Евстафий Фессалоникийский, который был настолько счастлив, что не дожил до падения Византии, восхвалял ее как столицу, украшение человечества, как чудное и приветливое око земли, как родину красноречивых добродетелей, без которых сам мир не был бы миром, как рай, вмещающий в себе все блага и изливающий несчетные благодеяния на весь мир. Никита Хониат называет Византию чудным градом Константина, всем славимым, к которому устремляются все человеческие вожделения, а удивленный Вилльгардуен отзывается о Константинополе как о богатейшем во всем мире городе, царствующем надо всеми прочими.

В ΧΙΙΙ столетии ни единому из западных государей, кроме высокообразованного Гогенштауфена Фридриха II, и в голову не пришло бы высказать то суждение, которое выразил император Иоанн Ватазес, а именно, что среди всех людей наиболее почетные наименования носят император и философ, а между тем, разумеется, любой из византийских государей разумел истинный смысл этого изречения. Даже ужаснейший из тиранов — Андроник, и тот заявлял, что философия является силой небесной и неоценимой по заслугам. Если унаследованным издревле для византийцев благом было то, что на их языке оказывались запечатленными величайшие умственные сокровища человечества, то само сохранение ценных памятников древней письменности несомненно составляет заслугу высшего клира, ученых школ и высокообразованных императоров, покровительствовавших этим последним. Уж само по себе одно обладание древнегреческой словесностью обеспечивало византийцам по сравнению с западными народами превосходство в смысле образованности, ибо на Западе даже туземные классические литературные произведения римлян отчасти сгибли без вести или оставались доступными разве немногим клирикам и схоластикам. Евстафий комментировал Пиндара и Гомера, тогда как на Западе эти творения сделались известными едва лишь в эпоху Салутато и Боккаччо. Спустя сто лет после латинского Крестового похода даже Данте составлял себе представление о Гомере только понаслышке и весьма наивно сопоставлял его с Горацием, Овидием и Луканом. Во Франции и Италии вместо Илиады читались баснословные измышления Диктиса Критского и Дареса Фригийского, трактовавшие о Троянской войне [273] Первый греческий текст Гомера с примечаниями афинянина Деметрия Халкокондила появился в свет во Флоренции в 1488 г. .

Вполне понятно, что, когда латинцы вторглись в Византийское Царство, они могли грекам показаться настолько же варварами, как некогда их предкам рисовались римляне в эпоху Эмилия Павла» Муммия и Суллы. Латинцы и представления не имели о том, какую сумму хотя бы схоластически неуклюжей работы уже подъял Восток в области мышления и какие живые культурные стремления искали себе там путей к дальнейшему развитию. Никита Акоминат, высокоумный брат афинского архиепископа, дал оценку франков с греческой точки зрения в нижеследующих словах: «Всяческое изящество и музы пребыли им чуждыми; невежественность им прирождена, а злоба преобладает у них над разумом». Ужасные обиды, каким подвергся Константинополь по завоевании, вполне достаточно объясняют эту оценку франков, ибо названный несчастный государственный деятель был очевидцем чинившихся в столице ужасов. С произведениями классического искусства, собранными в столице и имевшими неисчислимую ценность, франки не сумели даже иначе распорядиться, как либо разбивая их в куски, либо расплавляя и из меди, полученной этим путем, чеканя монету. Лишь немногие из произведений искусства были увезены на Запад в виде добычи, как, напр., четверка коней из бронзы. Ее некогда из Хиоса вывез император Феодосий II и распорядился установить над воротами гипподрома; эта группа и поныне красуется над фасадом собора Св. Марка. Пожар поглотил византийские книгохранилища и те рукописи, которые изучал еще Фотий. От этого погрома спасены были ничтожные остатки, которые и сохранились благополучно до эпохи Возрождения.

Конечно, было великим несчастьем, что крестоносцы не имели в своей среде людей, проникнутых научным духом, а между тем на Западе подобных личностей вообще было немало. Книги в Константинополе издревле славились и разыскивались. Отдельные случаи, о которых сохранились достоверные свидетельства, доказывают это. Так, напр., в X веке неаполитанский архипресвитер Лев вывез из Византии греческую рукопись, но, к сожалению, не список творений Гомера или Платона, а предания об Александре (Македонском) псевдо-Калисфена, которые впоследствии в латинской переработке и послужили источником для романов об Александре, созданных французскими и немецкими поэтами. Итальянцы охотно скупали греческие рукописи и до завоевания еще Константинополя вывозили их, нагружая ими целые корабли, как это замечает Михаил Акоминат. В Феесалониках норманны тоже не замедлили найти итальянских скупщиков для тамошних собраний рукописей, и они были уступлены за бесценок. Если франки в Константинополе и осмеивали публично греков как народ писак и педагогов и в смехотворных процессиях таскали по городу чернильницы, перья и рукописи, то насмешки эти, вероятно, метили скорее на византийскую бюрократию. Возможно, впрочем, что именно в ту пору не одна редкая рукопись спаслась от погрома, попав на Запад [274] Но только не в таком множестве, о каком говорит Дорофей из Монембазии (Венеция, 1814 г., стр. 395), полагая, что завоеватели Константинополя взяли себе. .