Евгений Мороз - Веселая Эрата. Секс и любовь в мире русского Средневековья

Ищо наша-mo сваточка

Да сидит как куколка,

Голова-то как пуговка,

А глаза-то как луковка,

Ищо спина-то — лавища,

Да ищо жопа — хлебница,

А брюшина — болотина.

Под брюшиной — озеро:

Поезжане купалися,

За края-me хваталися,

Все края обрывалися,

Все на Русь выбиралися . [538] Корильные песни / публ. А.В. Кулагиной // Топорков 1995. С. 175—176.

Исследователи видят истоки подобной образности в мифологических представлениях о всепоглощающем и порождающем мир женском лоне. [539] Топорков 1995. С. 12. Бездонное женское лоно, так же как и фантастически огромный фаллос, — образы, знакомые многим культурам. Подобные метафоры абсолютной женской и мужской сексуальности, по всей вероятности, восходят еще к древнейшему палеолитическому наследию, однако они решительно чужды эстетическим идеалам любовной поэзии, игравшей столь важную роль в жизни множества древних и средневековых обществ. Создается впечатление, что в средневековом русском обществе возвышенные любовные чувства, которые, согласно Платону, относились к Афродите Урании, принадлежали только Богу, в мире же людей безраздельно царила Афродита Пандемос.

Литература, воспевавшая любовное чувство, существовала у самых разных народов, она насчитывает множество имен поэтов и писателей, являвшихся кумирами своего времени. Однако культура русского Средневековья реализует другое направление развития. Ничего, подобного, например, шумерской песне «Ты, пьянящий сердце мое», которая была написана в конце 3-го тысячелетия до нашей эры наложницей царя Шу-Суэна (2038—2030 годы до нашей эры) по имени Кубатум, [540] От начала начал. Антология шумерской поэзии / вступ. ст., пер., коммент., слов. В.К. Афанасьевой. СПб., 1997. С. 251—252. за семь веков существования русской средневековой литературы создано не было. На общем фоне русская культура кажется каким-то странным уникумом.

Вполне понятны нравственные побуждения тех ученых, которые не пожелали смириться с этим мнением и попытались найти русские средневековые сочинения любовного характера. Однако большинство подобных опытов не дали сколько-нибудь убедительных результатов. Так, Д.С. Лихачев доказывал, что в мире русского Средневековья любовную поэзию заменял фольклор, примером которого являются песни П.А. Самарина-Квашнина [541] Лихачев Д.С. Развитие древнерусской литературы X—XVII веков. Л., 1973. С. 47. . Впрочем, более внимательные исследования демонстрируют то, что песни Самарина-Квашнина представляют собой позднее авторское сочинение, не связанное с фольклорной традицией. П.В. Снесаревский с полным основанием критикует доводы Лихачева, противопоставляя им собственные построения; но они столь же сомнительны [542] Снесаревский П.В. Представления о любви в памятниках письменности Руси XIV—XV вв. // Пушкарева 1999. С. 516—550. . Достаточно указать, что примером русского любовного сочинения является для него «Повесть о Петре и Февронии», которую Снесаревский считает аналогом истории Тристана и Изольды [543] Там же. С. 519. . Надо было проявить просто поразительную пристрастность, чтобы охарактеризовать подобным образом повесть, благочестивая героиня которой отвергает любовные устремления мужчины, успокаивая последнего тем, что «едино естество женское».

Анализ «Повести о Петре и Февронии» послужил для автора классического исследования сексуальной жизни православных славян Евы Левиной поводом для того, чтобы постулировать: « Поскольку зарождение романтики их (т.е. православных славян. — Е.М.) миновало, они отрицали само понимание того, что любовь, будучи эмоциональным выражением великодушия и преданности, может быть сопряжена с сексуальным влечением» [544] Левина Е. Секс и общество в мире православных славян, 900—1700 // Пушкарева 1999. С. 252. . К близкому выводу приходит и О.В. Гладкова, акцентирующая внимание на благочестиво христианском основании данной позиции. Исследовательница утверждает, что люди, вниманию которых предназначалась русская средневековая литература, не вкладывали в понятие о любви какого-либо чувственного содержания, ибо строго следовали христианским идеалам и просто не могли представить себе чувственную любовь между мужчинами и женщинами [545] Гладкова О.В. «Возлюби бо разум еа и благочестие». Образ идеальной любви в древнерусской литературе // Пушкарева 1999. С. 492—500. .

Последнее, как представляется, решительно противоречит множеству свидетельств о вполне чувственных интересах русских людей эпохи Средневековья. Вопрос лишь в том, ассоциировалась ли для них эта чувственность с представлением о любви или, даже уступая плотским соблазнам, мужчины и женщины средневековой Руси видели в физической близости только проявление позорной похоти. Памятники оригинальной русской средневековой литературы свидетельствуют как будто бы в пользу последнего, однако отметим, что тексты эти были написаны не любовниками, но осуждавшими их моралистами. Обратившись к переводной литературе, можно заметить, что, вопреки мнению Гладковой и Левиной, русские люди прекрасно понимали, «что любовь, будучи эмоциональным выражением великодушия и преданности, может быть сопряжена с сексуальным влечением». В том же XVI столетии, когда Ермолай-Еразм писал «Повесть о Петре и Февронии», некий безымянный для нас переводчик, переложивший для русских читателей византийское сказание о Дигенисе Акрите — русская версия получила имя «Девгениево деяние», без каких-либо оговорок писал о любовной страсти. Следует отметить, что автор русского перевода несколько отредактировал оригинал, опустив многие обстоятельства, которые характеризовали Дигениса как галантного кавалера [546] Белобородова О.Л., Творогов О.В. Переводная беллетристика XI—XIII вв. // Истоки русской беллетристики. Л., 1970. С. 190—191. . Тем не менее он с полной однозначностью описал то чувство, которое испытала к Дигенису красавица Стратигона: « вселился в ню любовь ». Сама Стратигона заявляет кормилице, что отважный юноша «ум ми похити; и ныне люблю ти всем сердцем » [547] Кузьмина В.Д. Девгениево деяние. М., 1962. С. 147. Ср.: Снесаревский П.В. Представления о любви в памятниках письменности Руси XIV—XV вв. // Пушкарева 1999. С. 532—533. . Русским читателям не требовалось каких-либо специальных комментариев для того, чтобы понять эти строки. То же можно повторить о содержании сербской «Александрии», в которой рассказывается о страстной любви между Александром Македонским и его женой Роксаной [548] Александрия 1965. С. 71. , и о «Троянской истории» Гвидо де Колумна, в которой описывается не только легшая в основу «Илиады» история Париса и Елены, но представлены и и другие подобные сюжеты — рассказы о любви Медеи и Язона, о страсти Ахилла к дочери Приама Поликсене, о красавице Брисеиде [549] Троянская история» Гвидо де Колумна // Словарь книжников 1989. С. 443—445. .