Джон Превас - Клятва Ганнибала. Жизнь и войны величайшего врага Рима

Среди военных историков никогда не было единого мнения о том, где именно и в какой день состоялось сражение между Ганнибалом и Сципионом [134] Современный тунисский писатель и политик Абдель Азиз Бельходжа в книге «Ганнибал Барка, подлинная история» ( Hannibal Barca, l’histoire veritable ), а также во время жарких дискуссий в Тунисе в июне 2014 г. утверждал, что битвы не было вовсе. Он настаивает, что битва при Заме выдумана римлянами, которые хотели завершить историю долгой и дорогостоящей войны решительной победой над доселе непобедимым Ганнибалом. Бельходжа — владелец и глава издательства Apollonia Press. . Предполагают, что оно разыгралось на северо-западе Туниса в 202 г. до н. э. Битва не могла произойти летом, учитывая невыносимую жару в пустыне в это время года, когда температуры достигают опасного для человека уровня — обезвоживание и солнечные удары сильно истощили бы пехоту, слонов и лошадей. А потому более вероятно, что столкновение состоялось осенью, в промежутке между концом сентября и ноябрем. В попытках установить точную дату сражения исследователи иногда обращались к свидетельствам античного историка Диона Кассия [135] Кассий цитируется в более позднем труде Иоанна Зонары «Сокращенная история», кн. 14, 7. . По словам Кассия, битва происходила в день солнечного затмения, что страшно беспокоило карфагенян. Согласно астрономическим подсчетам, таким днем было 19 октября 202 г. до н. э., но, хотя солнечное затмение и могло иметь место, дальнейшие исследования показывают, что в этой широте солнце было закрыто не более чем на одну десятую. Маловероятно, что столь незначительное небесное происшествие могло быть замечено карфагенянами в пылу битвы и тем более стать причиной сильного беспокойства.

Сципион отвел свои войска на юг от побережья и разбил лагерь в местности, изобилующей водными ресурсами. Ганнибал же непосредственному доступу к пресной воде предпочел расположение, которое считал более безопасным, после чего отправил разведчиков на поиски римского лагеря. Некоторые из них были схвачены, но, вместо того чтобы по обыкновению казнить шпионов, Сципион радушно принял их, предложив осмотреть лагерь и внимательно изучить все, что они увидят [136] Полибий. Кн. XV, гл. 5. . Пока люди Ганнибала совершали обход, в римский лагерь торжественно прибыл царь Масинисса в сопровождении 6000 пехотинцев и 4000 конников. Сципион был настолько самоуверен и убежден в будущей победе, что позволил себе использовать хитрую уловку против настоящего мастера психологической войны. Устроив разведчикам экскурсию по своему лагерю, чтобы затем отпустить их доложить обо всем, что они видели, римский консул поступил так же, как много лет назад делал Ганнибал, чтобы обескуражить своего противника.

После того как шпионы вернулись и рассказали об увиденном, Ганнибал передал римскому консулу, что хочет встретиться и обсудить возможность покончить с войной без дальнейшего кровопролития — такого с ним прежде не случалось. Хитрость Сципиона возымела успех. Поступок Ганнибала может объясняться его сомнениями в боеготовности его армии, а возможно, и в собственной способности руководить сражением. Сципион отозвался на предложение и, поскольку их лагеря разделяли всего несколько километров, согласился встретиться на полпути, на хорошо просматриваемой со всех сторон возвышенности. Сципион и Ганнибал прибыли на место в сопровождении небольших отрядов кавалерии и переводчиков. Когда два величайших в истории полководца выехали навстречу друг другу, кавалерия оставалась на некотором расстоянии от них. Впервые увидев друг друга, оба не произнесли ни слова, но не из-за сдержанности или страха, а, возможно, в силу чувства взаимного уважения и восхищения.

Поначалу Ганнибал и Сципион говорили каждый на своем родном языке, но по ходу беседы стали чувствовать себя свободнее и смогли обходиться без переводчиков, перейдя на древнегреческий. Как известно из письменных источников, оба полководца владели этим lingua franca античного мира. Первым взял слово Ганнибал, начав в примирительном тоне и признав свою ответственность за развязывание войны. Но, вместо того чтобы продолжить в том же духе, начал заносчиво рассказывать, как несколько раз победа оказывалась практически у него в руках. Не очередное выигранное сражение, коих у него было немало, напомнил он Сципиону, — а победное окончание войны как таковой. Затем Ганнибал лестно отметил, что рад вести переговоры именно со Сципионом, и ни с кем другим из римских полководцев, так как никого, кроме него, не признавал как равного. Он высоко оценил консула за то, что тот принял на себя командование войсками в столь юном возрасте, хотя еще и не был достаточно подготовлен, а также за его стремление отомстить за смерть отца и дяди, убитых в Испании. Ганнибал воздал должное тому, что Сципион не позволил ненависти ослепить себя и сумел направить ее на достижение конкретных целей. Ему хватило стратегической смекалки, чтобы вторгнуться в Африку, тогда как остальные римляне помышляли лишь о защите Италии. Он был зеркалом, в котором Ганнибал узнавал себя в юности. Продолжая восхвалять молодого консула, Ганнибал отметил его полководческие способности, перечислив недавние победы в Северной Африке: он-де посеял в сердцах жителей Карфагена тот же страх, что испытывали римляне, когда Ганнибал стоял под стенами их столицы.

Затем Ганнибал принялся поучать Сципиона, рассказывая о переменчивости войны. Свою речь он закончил рассуждением о том, что перспектива реального мира дороже, чем призрачная надежда на победу. Заключив мир сейчас, Сципион получит все, что только пожелает. Но, если они будут сражаться, римлянину придется принять то, что уготовили ему боги и судьба. Ганнибал уже не мог совладать со своим эго и заявил, что в этой войне карфагеняне прославились своими победами гораздо больше, чем римляне. После чего он снова вернулся к дифирамбам — на этот раз в адрес семьи Сципиона, вспомнив, как сражался с его отцом в Северной Италии много лет назад. Ганнибал отметил, что они оба потеряли близких на этой войне: Публий — отца и дядю, а Баркид — братьев. Нет необходимости продолжать войну, убеждал он, они могут завершить ее прямо сейчас.

Слова Ганнибала обнажили его самолюбие, демонстрировавшее силу, уверенность и решительность, но за ним прятался страх, что дни его побед сочтены и это сражение он может проиграть. Сколь более простой и счастливой могла быть жизнь, если бы правители довольствовались тем, что есть, и не жаждали чужого имущества, продолжал он. Войны и всех ее страданий можно было избежать, если бы Карфаген не пытался расширить свои владения за пределы Африки, а Рим остался в границах Италии — так говорил человек, которого «Африка еле вмещала». Ганнибал задумчиво заметил, что никто не может изменить прошлое, как бы его ни критиковали, и поэтому им придется смириться с тем, как в итоге все сложилось, даже если они стремились к другому.