Николай Месяцев - Горизонты и лабиринты моей жизни

Леонид Ильич меня принял. Это была моя последняя встреча с ним на протяжении долгих лет знакомства — с 1950 по 1970 год. За эти двадцать лет Брежневым было утрачено много хорошего, о чем можно было бы с грустью сожалеть. С грустью, потому что в его характере постепенно стирались, утрачивались качества — искренность чувств, острота восприятия окружающего, сопереживание людской беде, которые украшают и обогащают человеческую натуру. Конечно, в определенной мере они где-то там, в глубинах его души, продолжали жить и вырывались наружу в минуты эмоциональных переживаний. Я был свидетелем его искренних слез по безвременной гибели нашего общего друга Николая Миронова и смеха над шутками Екатерины Алексеевны Фурцевой. Меня в молодые годы увлекала открытость Леонида Ильича, его острая реакция на то или иное событие и умение заразить людей вокруг себя решимостью осуществить конкретное дело. Так было. Но годы постепенного сосредоточения в своих руках все больших полномочий, все большей власти над людьми по мере продвижения вверх по партийно-государственной лестнице — до самого верха — сделали Брежнева другим.

Когда я пришел к нему после освобождения от работы в радиокомитете, передо мной сидел уже иной Леонид Ильич. Под воздействием быстрого старения он стал ростом пониже, однако сидел в кресле так, что казался выше и монументальнее: приподняв подбородок и поглядывая на меня как бы сверху вниз. Как и всегда до этой встречи, он называл меня, как и многих других, по имени — Коля, но в произнесенном им имени уже не было теплоты партийного товарищества.

«Ты ведь знаешь, — говорил он, — мое отношение к тебе. Оно всегда было добрым. Но сейчас сложилась такая ситуация, что тебе надо поехать послом в Австралию. Это не мое личное решение, это мнение Политбюро».

Было понятно, что он загораживается Политбюро вместо того, чтобы сказать правду: «Ты должен уйти с политической арены и уйти как можно дальше. Ты стал помехой на моем пути, как и другие твои сверстники». Но вместо этого он говорил: «Поедешь послом года на два, а там мы тебя вернем обратно; вот тебе мой личный код для шифротелеграмм — в случае надобности телеграфь». Говорил он сухо, не глядя на меня, а куда-то в сторону. Слова означали доверительность, а выражение лица было холодным, мстительным. Уходя от него, я внутренне пожалел Брежнева.

Попрощался я с Леонидом Ильичом и ушел от человека, превращающего самого себя и превращаемого другими в монумент. Пройдет несколько лет, Брежнев заболеет, и в течение почти восьми лет страна будет жить при руководителе, не способном им быть и с чисто физиологической стороны. Стариков — Суслова, Кириленко, Черненко и других из брежневской «обоймы» — не будет мучить ни партийная, ни гражданская совесть за то, что они «выбили» поколение, из среды которого могли бы выйти настоящие народные лидеры, а не такие, кто вследствие весьма развитых способностей строить свою карьеру оказались на руководящих ролях и в центре, и на местах. Что из этого получилось — известно.

19 мая 1970 года в газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета о назначении меня Чрезвычайным и Полномочным послом Союза Советских Социалистических Республик в Австралийском Союзе.

Прощание с товарищами на радио и телевидении было грустным, со слезами на глазах. Сократил я его, насколько было возможно. Зачем бередить душу другим и себе?! Так я считал. Но по-иному думали другие. Откликнулись мы с Аллой на приглашение Валентины Михайловны Леонтьевой, диктора Центрального телевидения — умного, доброго, красивого человека, искусницы в своей профессии, — сделанного от имени дикторской группы ЦТ, посетить ее дом и поужинать. Валя, Аня Шилова, Светлана Моргунова, Игорь Кириллов — все, кто был, — своей сердечностью и тактом создали атмосферу искренности, теплоты, участия.

Прекрасный вечер подарили нам Добросеевы, как в шутку мы называли Владимира Федосеева, дирижера, и его супругу Ольгу Доброхотову, музыкального обозревателя. Федосеев сидел, уронив русую голову на баян, и, закрыв глаза, пел и играл, играл и пел, навевая образы милой, неповторимой, бесконечно любимой Родины. И слушать его мне, незадолго до отъезда на Зеленый континент, было просто необходимо. Владимир Иванович, конечно, это чувствовал. А я твердо знал, что Владимир Федосеев благодаря своему таланту украсит русскую музыкальную культуру, что и сбылось.

Были и другие встречи, о всех не расскажешь. Спасибо, друзья, за поддержку в трудный час!

Особую признательность я обязан выразить двум моим друзьям, работавшим со мною бок о бок в качестве помощников председателя Комитета — Захару Арменаковичу Алояну и Евгению Леонидовичу Наеру. Внешне они были разными. Захар — армянин, смуглый, с черными, коротко стриженными волосами, с темно-карими глазами, чуть ниже среднего роста, коренастый, в молодости, по рассказам, неплохо боксировал. Женя — блондинистый русак, светлоглазый, с легкой походкой при кажущейся грузности фигуры. В их характерах было много общего: большое трудолюбие, безупречная порядочность и воспитанность. И тот, и другой были внимательны к людям. И потому люди тянулись к ним.

Большой вклад в становление и развитие телевизионного вещания в стране внес и помощник моего зама Георгия Иванова — Владимир Трусов, своими творческими и организаторскими способностями.

Как-то спустя почти двадцать пять лет после моего ухода из Комитета сидели мы с Захаром у меня дома и перебирали прожитые годы… Прошло сорок дней со дня кончины моей незабвенной Аллы. Настроение было тяжелым, как никогда ранее. Наверное, поэтому и появился у меня Захар, впрочем, как всегда в трудные времена. Он настоящий, верный друг. Нет, он больше друга — брат.

Время было вечернее. Запад полыхал багрянцем лучей уходящего за горизонт солнца. Тишина располагала к возвращению в былое. Из всех прожитых лет самыми яркими и полезными оказались и для него и для меня годы работы на радио и телевидении — так мы решили после долгих неторопливых размышлений, сравнений, оценок, обмена мнениями.

Захар Арменакович мне нравился. Его честность, врожденное желание помочь человеку, оказавшемуся в трудном положении, в беде, приподнимали его над другими людьми. В нем было развито два превосходных качества, органически сложившихся воедино: образованность и организаторские способности. Первое качество давало ему возможность не только быть на равных в любом кругу, в том числе и творческой интеллигенции, но и привносить в эту среду свое понимание, толкование тех или иных проблем окружающей действительности; второе качество — ставить на практическую основу то, что требовала жизнь массового телерадиовещания в условиях огромной многонациональной страны, с ее огромным международным авторитетом.