Александр Пыжиков - Славянский разлом. Украинско-польское иго в России

Но интересно другое: великий князь Василий Дмитриевич (супруг Витовтовой дочери) как-то слабо проявился в этом историческом событии. Остаётся только гадать, на чьей стороне были его симпатии. Литва же на удивление быстро оправилась от поражения и уже с 1405 года начала опять потихоньку заползать на наши территории, причём при явном попустительстве Василия Дмитриевича. Его протесты против действий Литвы на самом деле малопонятны и уж точно несерьёзны. Как можно оценить ситуации, когда великий князь Московский и Витовт неоднократно сходились для битвы, а в результате всё выливалось в стояние друг против друга с устройством застолий то на одной, то на другой стороне.

Победителей при Ворскле явно не могло устроить такое поведение московского князя. К тому же присутствие в Москве личности Софьи Витовтовны, мягко говоря, не способствовало укреплению доверия. Последнее проявление тёплых родственных чувств Василия Дмитриевича последовало при его кончине в 1425 году: умирая, он поручил свою жену и десятилетнего сына попечительству отца Софьи, то есть Витовта! Однако этот деятель через несколько лет также отошёл в мир иной: в противном случае, учитывая его прыть, от Московского княжества могло остаться немногое.

Василий Васильевич в возрасте пятнадцати лет успел вместе с матерью посетить своего деда в Вильно, на 80-летие которого съехалась католическая элита соседних стран, даже ожидали короны Витовту от императора Священной Римской империи. Видимо, там юный великий князь проникся ненавистью к своим литовским родственникам. По крайней мере он являет полную противоположность своего отца. Он настаивает на своей женитьбе на коренной уроженке Московии, что определённо не понравилось Софье. На свадьбе в 1433 году она учиняет, говоря по-современному, дебош с оскорблением родственников Василия по отцовской линии. Это даёт старт кровопролитной междоусобице, длившейся полтора десятилетия. В ходе неё Василий Васильевич был ослеплён, войдя в историю под прозвищем Тёмный.

А решающий вклад в его победу опять-таки внесли те же самые татары. Да и вообще, судя по летописям, великий князь Московский обладал протатарской репутацией, основал под Рязанью Касимское ханство, рассадил татарскую знать по Оке. Его же противники, напротив, искали поддержки на польско-литовской стороне. Например, главный враг, Дмитрий Шемяка, опирался на своего зятя А. В. Чарторыйского — двоюродного брата польского короля Казимира (сына Ягайло-Владислава и Ядвиги). Чтобы объяснить это, историки вынуждены делать оговорки: типа татары волею судеб служили преградой на пути прокатолических сил, неосознанно давая усилиться Москве. Остаётся добавить, что острый период противостояния с «братской» Литвой конца ХІѴ—начала ХѴ века ещё ждёт своей реконструкции.

В хитросплетениях той эпохи нельзя разобраться, не прояснив роль Византии, чьё дыхание ощущается на каждом шагу. Напомним, что в 1261 году из Константинополя изгнаны крестоносцы и к власти пришло семейство Палеологов, основавшее новую династию. Однако это трудно назвать триумфом, поскольку за громким названием «Византийская держава» скрывалась жалкая территория вокруг города, окружённого со всех сторон неприятелями. По меткому выражению, достигшие власти Палеологи фактически оказались императорами без империи. Да и трон они заполучили лишь благодаря поддержке генуэзцев, мечтавших вытеснить из региона венецианцев. С этих пор они почти в течение двухсот лет хозяйничали в акватории Чёрного моря. Доходы императоров и генуэзцев от торговли, сбора таможенных пошлин распределялись как один к семи, то есть монета — городу, а семь — Генуе.

В таких условиях о каком-либо экономическом или военном могуществе можно было только мечтать. Поэтому Константинополю оставалось окончательно сосредоточиться на духовном или на чем-то подобном, что и превратилось в основное «ремесло» Византии при Палеологах. Интеллектуальная элита этого периода концентрируется на обосновании единства с Западом, чтобы получить поддержку от возрастающего турецкого давления. В качестве инструмента использовался античный мир, заблиставший на византийской поверхности. С помощью него демонстрировали общность происхождения, культурную идентичность Древней Греции и Древнего Рима. Так подводился фундамент под унию с папством, горячими приверженцами коей как раз и являлись Палеологи.

Однако такие исторические искания вызывали изжогу у Константинопольского патриархата. Православные деятели не разделяли тягу к античным увлечениям как противоречащим христианскому духу, считая, что западную помощь можно получить и без языческих изысков. При императорском дворе таких критиков не жаловали, а потому оппозиция латинству зрела в монастырях Афона: её идеологами являлись Григорий Палама и Филофей, ставший патриархом. Эта партия при помощи военных в середине ХІѴ века даже оказалась у власти, отстранив на некоторое время Палеологов.

Афонские отцы в противовес раскручиваемой античности сделали ставку на современные им государственные образования, раскинувшиеся на северных просторах. Особенное внимание уделили Московскому княжеству, поскольку с наступлением «монголо-татарского ига» православие не испытывало там католической конкуренции. Как указывалось выше, в этот период Москва, избавившись от юго-западного наследия, уже по-настоящему втягивается в орбиту греческой веры. Да и вообще о христианизации страны можно говорить лишь применительно к ХІѴ столетию. Именно с тех пор население стало называться крестьянами (то есть христианами), а монастыри стали строиться вне городов, выходя из-под защиты крепостных стен, начало чему положили преподобный Сергий Радонежский и целая плеяда его последователей.

Идея афонской партии заключалась в следующем: объединить под своим духовным руководительством огромную территорию от Юго-Западной Руси, Литвы и до восточных княжеств во главе с Москвой. Конечно, реализовать подобное непросто, а потому в помощь и было сконструировано идеальное прошлое, когда все были едины. Всплывал исторический образ некой «всея Руси» как образец желанного будущего для всех народов, здесь проживающих, а роль «матери-колыбели» доверили Киеву. Развивая эту концепцию, заговорили о Малой и Великой Руси: Малая (Киевская) — коренная Русь, а всё остальное, выросшее из неё, — это Великая.

Заметим, афонские авторы не отличались оригинальностью: они просто копировали наработки тех, кто импровизировал с античностью и уже вовсю оперировал образом Древней (языческой) Греции. Там тоже фигурировала Малая (коренная) Греция, которая затем трансформировалась в Великую. Только скрепляющим элементом «всея Руси» объявлялось православие в его греческой версии: именно оно, а не языческое наследие должно стать тем знаменем, вокруг которого нужно сплотиться. Вот такую программу, выдвинутую Афоном, поднял на щит патриарх Филофей и его преемники.