Юрий Салин - История экономики Дальнего Востока

Вот какой пример приводит Ю.В. Аргудяева. На побережье Татарского пролива, в устье реки Амгу, староверы в первый же год после переселения разработали пашню и построили дома, занимаясь к тому же охотой и рыбалкой. И уже через два года их поселок достиг "завидного благополучия" (30)

И вот как выглядела в 1894 году в зеркале статистики деревня Тарбагатай Томской волости Амурской области. На 87 дворов приходилось здесь 8 000 десятин пашни, 204 лошади, 226 голов крупного рогатого скота. "Старообрядцы причину своего благополучия видели в свободной крестьянской общине, живущей по своим обычаям, без вмешательства властей... Все было подчинено единственной цели: выжить любой ценой. В свою очередь это приводило к созданию в таких общинах режима патриархально-авторитарной власти руководителей, необходимости строгой дисциплины, организованности, мобилизации всех духовных и физических сил, порождало чувство солидарности и взаимопомощи" (31)

По официальным данным, к концу XIX века численность старообрядцев и сектантов достигала на Дальнем Востоке 11%, хотя на самом деле их было гораздо больше (32)

Между светской и духовной администрацией Приамурья часто возникали конфликты - гражданские власти всячески стремились поощрять полезнейших во всех смыслах переселенцев, а епархиальное начальство считало, что это может привести к усилению раскола. Обычно здравый смысл и патриотические соображения все же побеждали.

Но если верх брала епархия, то ревнителям старого обряда снова приходилось сниматься с места и забираться в совершенно немыслимую глушь, куда ни проехать, ни пройти, ни проплыть по воде. Староверы становились профессиональными первопроходцами в освоении самых труднодоступных уголков Дальнего Востока.

Я вспоминаю, как в 1958 году в горах Хингана мы несколько дней добирались с вьючными лошадьми от железной дороги до крохотного поселка староверов в верховьях реки Биджан - через перевалы и переправы, через топи и заросли. А обратно пытались спуститься вниз по течению на резиновой лодке, и только тем и занимались, что клеили лодку после каждого залома.

Зато уж в таких местах русские сохранили все: и уклад жизни, и национальный тип - мужики все как на подбор богатыри, заросшие до глаз, как медведи, - и непререкаемую строгость нравов. И еще много нового обрели. Стали они таежниками, никакому Дерсу Узала не уступят, белку в глаз стреляют, медведя одним выстрелом валят, пушнину капканами и ловушками добывают, изюбря из тайги за несколько верст на плечах выносят.

Вклад старообрядцев в дело освоения Дальнего Востока специалисты считают очень значительным: "Условия Приамурья, в которых пришлось обживаться старообрядцам-переселенцам, во многом оказались благоприятными для создания здесь прочных островов старой веры. Богатая природа в сочетании с энергией, трудолюбием, практичностью старообрядцев позволили им в короткий срок создать крепкие хозяйства и внести существенный вклад в земледельческое освоение края. В религиозном отношении старообрядцы также не испытывали каких-либо притеснений со стороны властей. Все это позволяет сказать, что и в социально-экономическом и в религиозном смысле Приамурье стало для старообрядцев тем реальным Беловодьем, которое они искали на протяжении всего XIX века" (33)

Кроме староверов, большой вклад в русскую колонизацию Дальнего Востока внесли сектанты, прежде всего духоборы. Как утверждают протоколы 1-го Амурского губернского съезда духовных христиан молокан, город Благовещенск заложили духоборы (34) Много они сделали для создания станции Корфовская, сильные общины были у них во Владивостоке, Харбине.

Другим полюсом в процессе заселения Дальнего Востока была государственная колонизация. При всем разнообразии ее форм, главным здесь было, что в неведомые края отправлялись одиночки, люди случайные, часто - подневольные. Много среди них попадалось просто неудачников, которые неизвестно на что надеялись, может всего-навсего, если здесь мне плохо, вдруг да там будет лучше? В массовом количестве направляли на Дальний Восток освобожденных по такому случаю каторжников, убийц и грабителей. Забайкальскому казачеству, как мы видели, вообще выделялась разнарядка - собрать для переселения столько-то семей. Где-то отправляли худших, где-то "по справедливости" тянули жребий, и случалось, что если черный билет выпадал на крепкого хозяина, то он откупался от этой доли, выплачивая договоренную сумму какому-нибудь босяку, чтобы тот ехал вместо него. Восторга не было ни у кого. Не Беловодье искали - на чужбину отправлялись.

И вот какими увидел итоги правительственной колонизации Н.М. Пржевальский: "Быт казаков, за немногими исключениями, крайне незавидный... Результатом такой ужасающей нищеты являются, с одной стороны, различные болезни, а с другой - крайняя деморализация населения, самый гнусный разврат и апатия ко всякому честному труду. Действительно, небывалому человеку трудно даже поверить, до какой степени доходит разврат среди уссурийского населения. Здесь везде мужья торгуют своими женами, матери дочерьми и делают это не задумываясь, часто публично, без всякого зазрения совести" (35)

"Конечно, с первого раза кажется весьма странным: каким образом население может умирать с голоду в стране, где воды кишат рыбой, а леса полны всякого зверья?

Борьба с нуждой, голодом и различными невзгодами отражается не только на нравственной стороне, но даже и на самой физиономии уссурийских казаков..." (36)

Н.М. Пржевальский перечисляет причины, которые, по его мнению, привели к таким печальным последствиям: обязательность переселения, недостаток рабочих рук, недостаток рабочего скота, особенности климатических условий, неудачные действия администрации.

В общем, все эти соображения можно соединить примерно в следующую формулу: при таком климате нужен такой избыток труда для достижения того же благосостояния, как и в районе, откуда приехали переселенцы, что это требует настоящих трудовых подвигов от новоселов, на что насиль-ственно переселяемые просто не способны; не может быть у них вдохновения, трудового порыва, тем более что и трудового коллектива у них не могло образоваться, как у инициативных переселенцев-общинников; от того и капитуляция, что чувствуют - им это не под силу, потому и разложение от понимания безысходности; и в том-то и состоит неудачность действий администрации, что не учла она моральных факторов, не приняла во внимание менталитет русского народа, его общинные устои, коллективизм, взаимопомощь и соборность души.

В.К. Арсеньев утверждает, что неподготовленных людей направить на переселение - все равно, что детей завезти в тайгу и там бросить. И вообще, он проводит резкую грань между пионерной колонизацией и государственной политикой переселения: "Пионеры-колонисты быстро, без посторонней помощи, становятся на ноги, переселенцы требуют много времени, чтобы выбиться из нужды. Даже после многих лет жизни в крае они имеют более неустроенный вид, чем хозяйства пионеров-колонистов, прибывших в край позже их и по собственной инициативе. Для колонистов нет прошлого - есть только будущее, для переселенца нет будущего - есть только прошлое и настоящее" (37)