Борис Борисов - Школа жизни

Привокзальная площадь была затоплена нарядной, пестрой толпой. Владивостокцы вышли сюда семьями, с пышными букетами цветов. Думаю, каждый, кто был тогда на площади, пережил счастливое, глубокое чувство полного душевного слияния со всеми окружающими. Тысячи сердец бились, как одно. Тысячи глаз смотрели неотрывно в ту сторону, откуда должен был показаться дымок паровоза. Едва он появился из-за поворота, как тысячи уст одновременно выдохнули: «Идет!» Музыканты грянули туш. «Ура!» — неожиданно раздался высокий женский голос. «Ура! Ур-ра!» — немедленно подхватила вся площадь. Из окон поезда тоже махали, тоже кричали что-то. Каждого солдата, выходящего из вагона, подхватывали на руки, засыпали охапками цветов. Просто удивительно было, как матери, жены, сестры ухитрялись найти в этой радостной толкотне своих близких, протиснуться к ним и наконец-то припасть к родной груди…

— Вот вы и вернулись, родные! Спасибо вам за ваш подвиг — так или почти так заканчивалось каждое выступление на митинге в честь возвращения наших воинов.

Ответное слово держал сержант Доценко:

— Наша победа была бы невозможной без крепкого тыла, — говорил он. — Вы отдавали все силы, чтобы снабдить нас первоклассным оружием. А мы старались использовать это оружие как можно лучше…

Я неотрывно смотрел на людей, плотно окруживших трибуну. Наверное, никогда еще этой площади не приходилось вмещать столько счастья сразу. Я видел солдата средних лет, загорелого дотемна. Он был весь прямо-таки обвешан ребятишками. Рожицы сияют, и мать тоже рядом, улыбается, а слезы льются градом. А рядом пожилая женщина крепко держит за рукав гимнастерки высокого молодого солдата, будто боится, что он опять уйдет. По ее щекам катятся счастливые слезы, и она не утирает их.

Видел и другие слезы… Припав головой к чугунной ограде, навзрыд плакала молодая женщина. Ей уже некого было встречать. Смертоносными, разрушительными были битвы на фронтах Великой Отечественной войны. Советский народ вышел победителем. Наши солдаты, все советские люди горели желанием вновь приступить к мирному созидательному труду. Но, чтобы не допустить огромного кровопролития здесь, на востоке, предстояло вступить в новый бой.

Обстановка накалялась день ото дня. Даже неопытному в военном отношении глазу было видно, что войска и флот только ожидают сигнала. Боевые корабли, береговая оборона находились в полной готовности, в авиачастях, в частях противовоздушной обороны близ Владивостока было сосредоточено огромное количество военной техники.

Сотрудники японского консульства наверняка неплохо разбирались в военном деле. Во всяком случае, они усиленно интересовались такими районами города, где им совершенно нечего было делать. Невозмутимое, равнодушное выражение их лиц никого не могло обмануть: японцы нервничали. Все больше появлялось дипкурьеров. Все чаще летели в эфир радиограммы консульства.

В своей записной книжке я сделал такую запись: «По всем данным, на днях начнутся военные действия… Ведем большие работы по маскировке домов, нефтебазы, рассредоточению судов, затемнению. Составляем и просматриваем планы на случай военных действий».

8 августа днем нас с Молоковым пригласил к себе Н. М. Пегов. Владимир Андреевич нагнал меня у входа в крайком. Глаза его за стеклами очков возбужденно блестели.

— Неспроста обоих в одно время вызвал… Как думаешь?

Ничего, собственно, странного в этом не было. Но все мы в те дни находились в таком напряженном ожидании близких решающих событий, что придавали значение каждому, даже незначительному, факту.

Молоков не ошибся. Войдя в кабинет Пегова, мы сразу поняли, что разговор будет необычный. Николай Михайлович встал из-за стола, не предлагая нам сесть:

— Война начнется сегодня ночью. Расскажите о готовности города.

Докладывая, я мысленно оценивал сделанное и вновь перебирал в памяти: все ли предусмотрено, что можно и нужно сделать в оставшиеся часы?

— А как вы смотрите на то, чтобы не вводить в городе угрожаемое положение и светомаскировку до начала наступления? Не выключить ли свет прямо с электростанции, когда штаб флота даст команду? — спросил меня Николай Михайлович. — Ведь вы, кажется, так сделали в Севастополе?..

— Я как раз хотел предложить это.

— Ну что ж, желаю успеха. Зайдите в Военный совет и… Как это говорят моряки, когда необходимо привести все в полную готовность?

— Все на — товсь!

— Ну так вот: все на — товсь!

В Военном совете Иван Степанович Юмашев и Семен Егорович Захаров рассмотрели наше предложение со всех сторон.

— Сколько понадобится времени для выключения света по всему городу?

— От момента сигнала до полного затемнения — не больше пяти минут.

— Это, кажется, нас устраивает? — спросил командующий вице-адмирала Фролова.

— Вполне. Быстрее, чем за семь-восемь минут, японские самолеты не смогут достигнуть Владивостока… Это с самых ближайших аэродромов.

Иван Степанович тоже был возбужден. То и дело вставал и ходил по кабинету.

— Люди расставлены? Надежные?

— Все будет в порядке.

— Ну, тогда счастливо, — заключил командующий. — Остальное увязывайте с начальником гарнизона контр-адмиралом Федоровым, с командующим ПВО… Ну, а если что, то прямо к нам.

— Да, да. Не стесняйтесь, — подтвердил вице-адмирал.

Командующий флотом, член Военного совета и начальник штаба крепко пожали нам руки.

Я слушал Пегова, Юмашева, отвечал на их вопросы, говорил с Молоковым, а мысли то и дело возвращались к Севастополю, к тем дням, когда мы готовили и держали оборону.

Сравнивал обстановку, все обстоятельства там и тут, соображал, что еще может пригодиться из опыта города-героя.

Вернувшись в горком партии, я вызвал секретарей, заведующих отделами горкома, секретарей райкомов. Через полчаса все были в сборе. Так же как давеча мы с Молоковым, каждый догадывался, в чем дело. Екатерина Ивановна Ванаке, всегда собранная, энергичная, словно еще строже подтянулась. Фомичев, видимо не раз все взвесивший и продумавший, сосредоточенно и спокойно ждал сообщения. Дудоров и Щеголев переговаривались вполголоса, и я уловил, что речь идет о светомаскировке.

Как ни готовы были товарищи к тому разговору, ради которого они собрались, каждый изменился в лице, когда я рассказал о нашей беседе с товарищами Пеговым и Юмашевым. Трудно сказать, что в большей степени отразили их лица: тревогу или, напротив, чувство облегчения. Кто-то даже произнес:

— Наконец-то…

Да, наконец. Мы ведь знали, что это неизбежно. Я рассказал товарищам, что кому нужно делать сейчас и когда «это» начнется. Предупредил о необходимости строго соблюдать тайну и всю подготовку вести под видом учения. Разговор был недолгий: дорожили временем.