Борис Борисов - Школа жизни

Я был приглашен в эту школу на сбор дружины, когда ей вручали переходящее Красное знамя. Ребята в красных галстуках стояли в строю подтянутые и торжественно-взволнованные. С благоговением смотрели они на Красное знамя — то знамя, с которым шли в бой их отцы и старшие братья!

Директор школы Мария Михайловна Дворникова, поздравляя ребят, сама волновалась. Мария Михайловна в первые месяцы войны потеряла на фронте сына. Обращаясь к детям, она, наверное, вспомнила, как и ее мальчик стоял когда-то вот так же, в пионерском строю, с алым галстуком на груди. Сколько материнской любви, заботы, гордости было в ее словах! Выступление Марии Михайловны тронуло каждого.

С волнением смотрел я на ребят. Как хорошо, что они с ранних лет несли в себе великое чувство любви к Родине! Спустя десять — пятнадцать лет на долю этого поколения выпала великая честь осваивать целину, строить гигантские электростанции, покорять космос. Среди них были и вчерашние ивановские мальчики и девочки. Те, кто свою любовь и преданность Родине уже доказал в тяжелые военные годы…

Печать и радио ежедневно сообщали об ожесточенных боях под Сталинградом. Все мы понимали, что значат они для дальнейшего хода войны. «От исхода этой борьбы зависит судьба Советского государства, свобода и независимость нашей Родины», — говорилось в приказе Верховного главнокомандующего в связи с 25-й годовщиной Великого Октября.

В Иванове праздник был отмечен по-деловому. Подвели итоги выполнения социалистических обязательств, состоялись торжественные заседания, демонстрация, в гости к фронтовикам выехали делегации трудящихся.

Женщины города, школьники приготовили для бойцов восемь тысяч подарков: табак, папиросы, теплые вещи, носовые платки, сладости. В каждую посылку вложили письмо.

«Посылаем вам скромный подарок, — писали фронтовикам ивановские девушки Таня Попова и Клава Белякова. — Хотя мы и не знаем вас, но уверены, что вы сражаетесь с озверелым врагом так, как подобает честному и храброму советскому воину».

«Клянемся, что, не щадя своих сил и жизни, будем защищать наши города и села, — отвечали землякам гвардейцы-ивановцы. — Во имя жизни и свободы отстоим волжскую твердыню!»

В октябрьскую годовщину у меня был двойной праздник. Из эвакуации приехала семья. Разместились мы в двух комнатах партийного кабинета. И хотя испытывали много неудобств, радости не было конца. Наконец-то вместе!

Сыну Валерику исполнилось уже полтора года, но он еще не мог крепко стоять на ногах. Находясь все время среди женщин, о себе тоже говорил в женском роде: «Я пришла», «Я села»… Потребовалось мое влияние, чтобы сынишка почувствовал себя мужчиной.

В один из предпраздничных дней меня пригласили на вечер в госпиталь. После торжественной части выступил коллектив художественной самодеятельности Большой Ивановской мануфактуры. Хор девушек исполнил несколько песен и частушки. Потом на импровизированную сцену вышла худенькая девочка. Она объявила, что прочитает стихи, написанные ивановцем гвардии старшиной Михеевым. Никогда не изгладится у меня впечатление от этого исполнения. В ее звонком дрожащем голосе были и настоящая боль, и крик о помощи, и мольба поскорее покончить с врагом, принесшим столько страданий.

В голосе девочки появились новые нотки: сильные, гордые, призывные:

Каждое слово ударяло по нервам. Я помню, как все собравшиеся в зале напряглись, будто почувствовали себя лично виновными в том, что советскую землю все еще топчет враг.

Казалось, девочка обращается к нам, присутствующим в зале. Я вижу борющийся, истекающий кровью город, вспоминаю испепеленный, разрушенный, но до конца боровшийся Севастополь. Смотрю на раненых, на товарищей по работе. Некоторые встали, у многих на глазах слезы. А девочка продолжает:

Когда она замолчала, в едином порыве все встали. Несколько выздоравливающих бойцов окружили девочку — обнимают, жмут руки.

Концерт закончился. К сцене направился комиссар госпиталя, чтобы поблагодарить выступавших. Но его опередил пожилой боец в халате, бледный от долгого лежания на койке.

— Я выздоравливающий, я почти здоров, — говорил он. — После выступления наших дорогих шефов я прошу командование госпиталя отправить меня на фронт!

На другой день комиссар госпиталя сказал, что в тот вечер больше двадцати человек из выздоравливающих подали заявления досрочно выписать их из госпиталя и направить на фронт. Для меня этот вечер тоже не прошел бесследно. Хотя после Севастополя я чувствовал себя неважно, но неотступно преследовала мысль: надо решительно добиваться отправки на фронт! А тут, как на грех, случился еще один разговор.

Выступал я на ткацкой фабрике Меланжевого комбината с докладом о героической борьбе защитников Сталинграда. Слушали внимательно, многие женщины платочками вытирали глаза. У каждой кто-нибудь из близких воевал, иные уже получили похоронную.

Как только я закончил, поднялась одна из женщин и в упор спросила:

— А почему вы такой здоровый, а не на фронте?

Мне казалось, что все смотрят на меня с укором. Не знал, что и ответить женщинам. Секретарь парторганизации, сидевшая рядом, нашлась быстрее меня.

— Скажите, что вы участник обороны Севастополя, — шептала она мне, — что были там секретарем горкома, что были ранены…

Не преодолев как следует смущения, я повторил все это. В заключение заверил, что каждую минуту, если потребует партия, готов взять оружие в руки.

В общем-то укор и даже показавшаяся мне неприязнь были мною сильно преувеличены. Просто слова эти оказались как соль на рану. Женщины не дали мне закончить, стали расспрашивать о Севастополе, о том, как жители города перенесли все тяготы обороны. А задавшая вопрос подошла ко мне с глазами полными слез:

— Вы простите меня, злая я стала, несдержанная. Да и как не стать. На фронте убит муж, два сына сражаются. Дома еще двое…

— Да вы не терзайтесь, — я крепко пожал ей руку. — Я вас понимаю…

Находясь под впечатлением разговора, в горкоме я обратил внимание на то, что в аппарате у нас многовато мужчин. Сказал об этом Варваре Николаевне Малышевой, упомянув и о расстроившем меня инциденте на комбинате.

— Что касается инцидента, то самое правильное — перестать грызть себя из-за него. Будет нужда — вас пошлют на фронт. Что касается мужчин в аппарате горкома, то кто же не знает, что Воронин без ноги, у него протез. У Комякова — туберкулез, у Алешенкова — язва желудка. Никитин — совсем слепой, у Творогова — нет руки, Волков по возрасту уже не годен, да и больной. Один Курочкин, как заведующий военным отделом, имеет бронь. А какой воз он тянет!