Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

А бедный барон не проронил ни слова жалобы, даже не нахмурился».

У него «даже не было права есть и спать спокойно. С пяти утра зимой и летом его дверь осаждали те, кто приносил новости, и те, кто хотел их получить… Когда того требовали дела, он ужинал со всей семьей в маленькой комнате рядом с кабинетом, приправляя трапезу биржевыми котировками, в то время как брокеры с безжалостным упорством вышагивали вокруг его обеденного стола». Более того, временами Джеймс казался Фейдо не столько королем, у которого есть свой двор, сколько узником собственного трудового воспитания. Чем еще, кроме «единственно тирании привычки, а также похвального стремления к профессиональному честолюбию, можно объяснить желание человека, который и без того богат, работать в таких ужасающих условиях?».

Однако, в конечном счете, Джеймса не жалели, а скорее ненавидели за его тиранию по отношению к другим — в том числе к самому Фейдо: «Одна из [его] злонамеренных привычек… заключалась в том, что он не говорил ни слова, даже не поднимал глаз, чтобы посмотреть на посредника, и тот со смущенным видом, со шляпой в руке, переминался с ноги на ногу и передавал свои котировки по очереди всем членам семьи, которые обращали на них столько же внимания, сколько он. Однажды, когда он и ко мне применил свою гнусную уловку, и я, несмотря ни на что, проявил нетерпение, он вынужден был оказать мне любезность — успокоив меня по-своему, в благотворительных целях. Шел январь, и на столе стояло блюдо с крупной белой клубникой. Вилкой он подцепил самую аппетитную ягоду, которая лежала на верхушке кучи и, протягивая ее мне, как мог бы протянуть попугаю, спросил: „Хотите?“

Фейдо, естественно, оскорбило такое унизительное обращение, тем более что свидетельницами той сцены, судя по всему, стали жена и дочь Джеймса. Однако он попытался сделать хорошую мину при плохой игре.

„Вы бесконечно добры, — ответил я, делая шаг назад, — но я предпочел бы услышать ваши распоряжения“.

Барон оставался невозмутимым. Он грубо поманил меня пальцем и велел: „Купите пять акций „Норзерн“ за наличные“.

Тогда цена пяти акций компании „Норзерн“ составляла около 50 франков, и прибыль, которую я мог получить от такой привлекательной операции, составляла всего 12 франков 50 сантимов».

Такое жестокое обращение с подчиненными было, по мнению Фейдо, весьма обычным (эту точку зрения подтверждает А. Герцен, который описывает свой визит на улицу Лаффита в 1849 г. [113] «Сначала я осмотрелся. Каждую минуту отворялась небольшая дверь и входил один биржевой агент за другим, громко говоря цифру; Ротшильд, продолжая читать, бормотал, не поднимая глаз: „да, — нет, — хорошо, — пожалуй, — довольно“, и цифра уходила. В комнате были разные господа, рядовые капиталисты, члены Народного собрания, два-три истощенных туриста с молодыми усами на старых щеках, эти вечные лица, пьющие на водах — вино, представляющиеся ко дворам, слабые и лимфатические отпрыски, которыми иссякают аристократические роды и которые туда же суются от карточной игры к биржевой. Все они говорили между собой вполголоса. Царь иудейский сидел спокойно за своим столом, смотрел бумаги, писал что-то на них, верно, все миллионы или по крайней мере сотни тысяч» (А. И. Герцен. Былое и думы. Ч. V). ): «Вы меня раздражаете! Это непрафда! Оставьте меня в покое!» — с такими любезностями он ко мне обращался… Необходимо помнить, что из-за своеобразного языка, каким он изъяснялся, и его акцента понять его было не всегда легко.

Однажды, из-за цены на фондовой бирже, которая его раздражала, он так разозлился, что разорвал мою котировку пополам, из-за чего я вынужден был снова ее составлять, и назвал меня «проклятым тураком!».

К другим — даже к соплеменникам-евреям — Джеймс относился так же плохо: «А! Фот фы где, проклятый фор, немецкий ефрей!» — сказал он однажды одному из своих единоверцев, маклеру, когда тот вошел к нему в кабинет… Несчастный стоял подавленный, униженный, бледный, утративший дар речи. Может быть, он принял эти слова за комплимент. Случай, когда брокер по имени Мануэль осмелился высказать Джеймсу, что он думает, вошел в мифологию биржи. «Добрый день, барон, — сказал он, войдя в кабинет к Джеймсу. — Как ваши дела?

— Фам-то што са тело? — сварливо спросил Джеймс.

— Вы совершенно правы! — воскликнул Мануэль. — Можете упасть мертвым у меня на глазах, и мне будет не больше дела, чем если бы умерла собака».

Нет ничего удивительного в том, что многие парижане считали Джеймса наследником Натана.

Однако совсем неясно, обладал ли Джеймс такой же властью внутри семьи Ротшильдов, что и его брат. Несомненно, после смерти Натана он попытался навязать свою власть племянникам. Одно из первых писем, написанных Лайонелу и его братьям при новом руководстве в 1836 г., было составлено вполне недвусмысленно: «Сердечно прошу вас, дорогие племянники, уделять моим письмам немного больше внимания, потому что, откровенно говоря, сегодня я очень зол: мне очень бы хотелось по-прежнему работать с Лондоном так же, как я работал в прошлом с вашим покойным отцом, а не доказывать свою точку зрения в письмах, ибо компанией можно управлять хорошо лишь в том случае, когда обращаешь столько же внимания на более мелкие операции, как и на крупные».

За этим он перечислил три конкретных случая, когда представители Лондонского дома, по его мнению, были повинны в грехе бездействия. В течение последующих десяти лет такие выговоры делались довольно регулярно. Как правило, Джеймс упрекал племянников в том, что они слишком поглощены охотой и не успевают читать его письма, не то что отвечать на них. Кроме того, намеки на то, что раньше, при жизни Натана, все было лучше, регулярно высказывали не только Джеймс, но и другие братья. «Теперь вы видите, как я был прав, — покровительственно писал Соломон в сентябре 1837 г., — когда писал вам о коммерческих сделках. Теперь вам придется признать это, дорогие дети… Мы должны пробить операцию с векселями… Именно так всегда выражался ваш покойный отец. Всякий раз, как он замечал, что нас хотят оттеснить, он писал мне: „Дорогой брат, мы должны пробить это дело“. И не важно, получим ли мы прибыль или понесем убытки — мы не должны, не имеем права позволять другим идти по нашим головам, иначе нас просто столкнут с дороги. Надеюсь, что вы прислушаетесь к моему совету, милые племянники; получаем ли мы прибыль или несем убытки, мы должны пробиваться вперед».

Вскоре после того Джеймс вынужден был указать, «что при жизни ваш дорогой папа обычно давал нам векселя со скидкой в 2У 2процента… а поскольку хорошие векселя сейчас можно свободно дисконтировать в Лондоне по 3 процента, другие банки этим пользуются… так что, если вы хотите, чтобы мы могли конкурировать с ними и получать прибыль, вы должны предоставлять нам векселя на тех же условиях». Амшель играл на тех же струнах. В 1839 г. они с Джеймсом согласились, что «потеря нашего дорогого брата Натана стала тяжким ударом; трудно ждать от молодежи того же почтения, страха и доверия, что и от старшего поколения».