Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Джеймса. После одной из самых серьезных неудач в послевоенный период Амшель писал Джеймсу: «Никогда нельзя терять голову. Вот в чем заключается преимущество партнерства. Если один из партнеров выходит из себя, остальные обязаны сохранять спокойствие. Если головы теряют все — тогда спокойной ночи. Надеюсь, что [мое письмо застанет тебя] успокоившимся и что ты поблагодаришь Господа за то, что мы нажили состояние быстрее, чем кто-либо другой».

В самом деле, не раз бывало, что Натан охотно откладывал решение трудного вопроса, заявляя, что ему нужно посоветоваться с братьями. Временами это была просто уловка; но иногда он в самом деле прислушивался к их мнению.

Наконец, как бы они ни ссорились, у братьев не было никого, кому они могли бы так всецело доверять. Известно, что в одном случае, когда Натан забыл жирировать векселя, Соломон подделал его подпись; невозможно представить, чтобы кто-нибудь другой мог так поступить. Даже лучшие клерки держались в шаге позади: когда один из них, по фамилии Фейдель, начал приобретать излишнее влияние на Амшеля, реакцию Карла нельзя назвать иначе как ревностью. И не к таким близким родственникам, особенно зятьям — мужьям сестер или братьям жен, — всегда относились с долей подозрения, как к чужакам, которые хотят вторгнуться в их общество. Джеймс особенно беспокоился, что Натан слишком доверяет родственникам своей жены, Соломону Коэну и Абрахаму Монтефиоре (брату Мозеса), и испытал облегчение, когда узнал, что это не так: «В редких случаях человеку необходимо понимать, что даже то, что говорят ему друзья, — не что иное, как лесть, в которой нет ни единого правдивого слова; уходя от тебя, они смеются над твоей доверчивостью. Что ж, дорогой Натан… ты умен и честен, ты знаешь свет… До того, как пришло твое письмо, с моего сердца упал камень, потому что Соломон сказал, что в Лондоне теперь все по-другому, не только [Абрахаму] Монтефиоре и Соломону Коэну больше не позволяют читать и обсуждать письма и все дела, но даже и Давидсону не позволено так поступать. Теперь все подтвердилось в твоем письме».

Точно так же объединились остальные братья, узнав о попытках Карла найти жену в Гамбурге. Всем им было глубоко небезразлично, какую семью выберет Карл. В конце концов, неподдельные узы братской любви были выкованы на Юденгассе, и никакие другие узы не могли с ними сравниться. «Обещал ли кто-нибудь нам больше, когда все мы спали в одной тесной комнатке на чердаке?» — спрашивал Соломон, когда Натан ворчал из-за того, что какие-то консоли продали слишком быстро. Такие воспоминания не забываются, как бы далеко друг от друга ни жили братья и какими бы горькими упреками ни осыпали друг друга в письмах.

Размер — и предел — братского единства проступили наиболее явственно, когда братья спорили о том, менять ли условия договора о партнерстве 1815 г. В результате крупных операций 1814–1815 гг. возник запутанный узел финансовой взаимозависимости, который невозможно было распутать без огромного труда. Возник вопрос, позволить ли Джеймсу основать новое отделение в Париже под недвусмысленно коллективным именем «Братья Ротшильд» (de Rothschild Freres). Хотя Джеймс был против слияния счетов различных учреждений, тревожился и Амшель, боясь, что Джеймс может вовлечь его в рискованные операции. Их с Карлом удалось переубедить, только когда Джеймс согласился, что капитал компании не станет достоянием гласности. Братья приняли важное решение, и их скрытность создала стойкий прецедент. Результат стал компромиссом, на достижение которого ушло почти два года. В договоре 1818 г. партнерство братьев определялось как «три совместных торговых учреждения, управляемые под общей взаимной ответственностью названных пяти партнеров», но в то же время «образующих всего один общий совместный концерн». Тонкое различие, которое довольно точно излагало способ, каким братья преодолели свои личные разногласия благодаря глубокому и стойкому пониманию общей братской цели.

В 1823 г. в Лондоне были опубликованы 12, 13 и 14-я песни «Дон-Жуана» Байрона. В то же время автор принял участие в Греческой войне за независимость — как оказалось, с роковыми для себя последствиями. К тому времени Байрон одинаково славился и вольнодумством, и своей аристократической расточительностью. Тем не менее в поздних произведениях он остро сознавал власть денег — и особенно новый тип финансовой власти, которую олицетворял Натан Ротшильд.

Эти строки неоднократно цитировались и прежде. Однако имеет смысл прочесть и следующую строфу, так как она тонко иллюстрирует двойственные чувства, с какими современники относились к эффектному финансовому буму начала 1820-х гг. Для Байрона Ротшильд и Бэринг, вместе с «либеральным нашим Лаффитом», были «владыками настоящими вселенной», от которых

Далее Байрон поразительно точно характеризует тот аскетический материализм, который, как мы видели, отличал ранних Ротшильдов. Более того, будет вполне логичным предположить, что размышления поэта об их «классической воздержанности» навеяны самим Натаном: