Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Франция — в отличие от Великобритании — более или менее погасила государственный долг, копившийся в течение всего XVIII в. В 1815 г. общий государственный долг составлял около 1,2 млрд франков, примерно 10 % от национального дохода, — намного меньше, чем у Великобритании, которая к тому же копила «с чистого листа». Поэтому после того, как Бэринг покатил «снежный ком», Франции оказалось довольно просто производить новые займы, никоим образом не трогая цену ренты. Пока рентные бумаги росли в цене, Бэринг, как с горечью заметил Джеймс, получал «деньги ни за что». Средства Франции на самом деле были «огромными», а политическое положение стабильным: «Если союзники уйдут, Франция останется спокойной. Не сомневайся, здесь не осталось ни одной партии, которая могла бы устроить сопротивление правительству, по крайней мере в ближайшее время».

Таким образом, неудача Ротшильдов в связи с займами на выплату контрибуций 1817 и 1818 гг. дорого им обошлась. Они прекрасно усвоили урок: если они в начале 1814 г. обошли других банкиров, теперь им пришлось столкнуться с решительной попыткой Бэрингов и Бетманов восстановить прежнее влияние на финансы европейских стран, а также с новыми конкурентами в лице не таких известных Гонтара и баварского финансиста Адольфа д’Эйхталя [42] Адольф д’Эйхталь был внуком придворного банкира Баварии Арона Элиаса Зелигмана; он поменял веру и имя и переехал в Париж с сыном Луи. . Как выразился Карл в 1814 г., «главное, что к нам относятся враждебно, потому что дело в наших руках». «Врагов у нас в избытке, — сетовал Джеймс год спустя, — хотя все больше связано с завистью, чем с враждебностью. Каждые пять минут кто-то… подходит к [прусскому министру] с вопросом: „Почему все дают Ротшильдам?“ Раньше, замечал Карл, когда риск был больше, им приходилось легче, потому что было меньше конкуренции. В самом деле, Джеймс даже признавал, что, желая не допустить их к операции по выплате контрибуций, венские банкиры поступали „так же, как в свое время Ротшильды“ с выплатой субсидий британским союзникам. Видимо, самую большую угрозу в тот период представлял Бэринг. Он и его помощники не только „хотели подчинить всю Францию своей воле, чтобы они могли делать, что хочется“, они также представляли угрозу положению Натана в Лондоне. По словам Амшеля, Натан был бы „очень огорчен, если бы кто-то другой проводил операции с Лондоном. Ему кажется, что Лондон более или менее принадлежит ему“. Вряд ли его бы порадовала весть о том, что „[из-за Бэринга] ты больше не играешь первую [роль] на фондовой бирже и не можешь определять котировки“ ценных бумаг. Однако рост конкуренции отмечался и на меньших финансовых рынках вроде Касселя, где конец войны и возвращение курфюрста привели к отчаянным попыткам покончить с монополией Ротшильдов над его финансами, окрепшей за годы, проведенные им в изгнании, и получить долю из ротшильдовских „золотых гор“ [43] Именно в то время еврейская община Касселя подала на Амшеля в суд за якобы неуплату пошлины за проживание. . Как писал Джеймс в начале 1818 г., „весь мир завидует“.

Ротшильды относились к конкурентам без всякой радости. Более того, они осыпали их ругательствами, называя Schurken („негодяями“), Bosewichte („жуликами“), Spitzbuben („мошенниками“). Еще до Ватерлоо они много говорили о том, что нужно „вставлять палки в колеса“ соперникам-„негодяям“ и „ворам“ и наносить им „удары побольнее“. В 1818 г. вопрос заключался в том, как лучше „причинить боль“ Бэрингу и Лабушеру. Если верить легенде, братья нанесли удар посредством мощной интервенции на рынке французских рентных бумаг. Сначала они вложили крупную сумму в новые серии, выпущенные при участии Бэрингов. Затем, в то время как представители великих держав встречались в Ахене для обсуждения окончательных репарационных выплат, они предположительно принялись избавляться от этих бумаг с катастрофическими последствиями для цен. Таким образом Ротшильды решительно ослабили позицию Бэринга, принудив его отказаться от размещения последнего займа для Франции. Конечно, поразительная скорость, с какой Ротшильды обошли своих более именитых соперников, нуждается в разъяснении. И Бэринг в самом деле был сильно поражен резким падением ренты — на самом низком уровне бумаги котировались по 60; его спасло только то, что многие министры, приехавшие в Ахен — в том числе Нессельроде, австрийский канцлер князь Меттерних и его прусский коллега князь Гарденберг, — сами покупали паи, и поэтому все были заинтересованы в отмене последнего займа [44] Бэринг уже согласился выплатить союзникам авансом 165 млн франков в обмен на ценные бумаги на 246 млн по курсу 67; трудность заключалась в решении союзников в Ахене принять окончательную выплату 100 млн франков в виде ценных бумаг на 132 млн, которые Бэринг опрометчиво согласился купить по наивысшему курсу в 74. . Однако того, что за крахом стоят именно Ротшильды, не подтверждают никакие обнаруженные на сегодняшний день архивные свидетельства.

После 1816 г. братья, несомненно, хотели примкнуть к игре на повышение на рынке французских облигаций. В начале марта 1817 г. у Джеймса скопилось рентных бумаг на 3 млн франков (по номиналу), а к концу месяца он приобрел их еще на 7 млн, в надежде на будущий рост. Вскоре его забросали приказами покупать рентные бумаги для Натана и его лондонских родственников, хотя сам Джеймс по-прежнему пребывал „в темноте“ относительно того, сколько можно поддерживать рост. Кажется также весьма вероятным (позже это подтверждал и Уврар), что Джеймс воспользовался системой оплаты по частям, чтобы максимально увеличить свои спекулятивные покупки. Но нет доказательств сговора в ходе продаж в 1818 г. Получив прибыль, Джеймс тщательно скрывал факт продаж, чтобы избежать ослабления рынка в целом; а летом 1817 г., когда рентные бумаги действительно ослабли, братья стали скупать их, чтобы поддержать рынок. Более того, именно тогда начался длительный период в жизни Джеймса, когда он заботился о состоянии рентных бумаг и тревожился из-за любых новостей, способных на них повлиять. Эта тема занимает важное место в его переписке на следующие 50 лет. Годом позже, в июле 1818 г., он не видел повода сомневаться в заключении Лаффита и Делессера, что к концу года рентные бумаги вырастут до номинала.

Ничто из вышеизложенного не должно нас удивлять. Ротшильды пошли бы на серьезный риск, если бы захотели помешать процессу окончательной „ликвидации“ французских контрибуций. В феврале 1818 г. Соломон недвусмысленно возражал против нападения на Бэринга: если смогут сказать, что „диверсию организовали Ротшильды, заем провалился, нельзя будет вывести войска“, то есть интервенция в конечном счете обернется против самих Ротшильдов. Кроме того, Бэринг был членом парламента и уже задавал достаточно неприятных вопросов о деятельности Херриса на посту главного комиссара. У Ротшильдов имелись веские основания не восстанавливать его против себя. Лучше всего можно объяснить резкое падение цены ренты во время Ахенской конференции политикой Банка Франции, который после мая искусственно взвинчивал цены на рентные бумаги, раздавая щедрые ссуды парижским банкам. После того как руководство банка, столкнувшись с дефицитом средств, осознало свою ошибку, оно отреагировало слишком бурно, устрожив условия дисконтирования. После такого ограничения спекуляция рентными бумагами временно приостановилась, а цены поползли вниз. Как только руководство банка убедили снова ослабить политику, рентные бумаги снова подросли, хотя лишь в 1821 г. (когда они шли по 87) восстановилась достаточная уверенность в них и выпустили последний репарационный заем. Более того, если Ротшильды надеялись выгадать на уходе Бэринга с французского рынка, их ждало разочарование: заем 1821 г. достался парижским банкам Оттингера, Делессера и Багено.