Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Первый крупный послевоенный заем, который удалось провести братьям, предназначался Пруссии, которая окончила эпоху Наполеоновских войн с долговым бременем примерно в 188 млн талеров (32 млн ф. ст.). В 1815, 1816 и 1817 гг. страна по-прежнему жила с дефицитом. Хотя Ротшильды, оставшиеся во Франкфурте, в начале

1817 г. уже предоставили Пруссии небольшой заем в 5 млн гульденов (450 тысяч ф. ст.), большую часть которого они разместили у курфюрста Гессен-Касселя, размер текущей задолженности к осени достигал 20 млн талеров, и прусское правительство начало думать о взятии займа в Лондоне. На самом деле мысль о таком займе исходила от лондонского представителя прусского банка «Зеехандлунг» (Seehandlung bank), купца по фамилии Барандон, который едва не погубил весь замысел, опрометчиво обнародовав в январе

1818 г. предлагаемые Натаном условия. Поскольку условия отличались необыкновенной жесткостью — выпускная цена устанавливалась на 60, подразумевая процентную ставку 8,33, — они вызвали возмущение в Берлине, где местные банкиры поспешили делать свои, более выгодные, предложения. Осуждая Натана за то, что тот привлек Барандона, который ранее подвизался в Париже мелким товарным брокером и обанкротился, Соломон поспешил из Парижа в Кобленц, где провел сложные переговоры с канцлером Пруссии Гарденбергом, а из Кобленца поехал в Берлин, где им с Карлом удалось отчасти исправить положение. С молчаливого согласия прусского министра в Лондоне, великого просветителя и реформатора Вильгельма фон Гумбольдта, возможности Барандона без лишнего шума ограничили — хотя соглашение о займе было подписано в Лондоне лишь в конце марта, после пяти дней продолжительных переговоров с представителем министерства финансов Ротером (ставшим директором нового прусского казначейства) [46] По окончательным условиям выпускались облигации пятипроцентного займа на общую сумму 5 млн ф. ст. Они должны были быть выпущены тремя сериями, и цена поднималась от 70 (2,5 млн фунтов) до 72,5 (1,25 млн фунтов), а затем до 75 (1,25 млн фунтов). Облигации на 1 млн ф. ст. из первой серии, по предложению Ротера, забирало правительство Пруссии. Выплаты по ним следовало произвести через 25 лет. Официально, как пишет Эренберг, никакой дополнительной комиссии не было; на деле Натан получал свои 4 %, хотя это «хранилось в тайне», чтобы избежать нападок из Берлина. В дополнение Ротшильды оставляли по меньшей мере на 1,5 млн фунтов облигаций у себя, получив большую прибыль в сентябре, когда котировки достигли пика в 83. Это объясняет, почему братья писали Ротеру такие признательные письма после подписания контракта: Соломон уверял его, что они с Натаном — его «самые искренние, вечные и верные друзья»; маловероятно, что он выражал бы такие чувства, если бы его вынудили отказаться от комиссионных. .

Историки давно утверждают, что решение прусского правительства взять ссуду в Лондоне имело своей целью избежать политических уступок — например, созыва национального собрания представителей сословий (Stande) или создания независимой судебной системы, — необходимость в которых могла возникнуть, если бы решено было обратиться за помощью к внутренним источникам финансирования. Однако переписка Ротшильдов свидетельствует о совершенно иной картине. С самого начала переговоров Натан утверждал, что любой заем должен быть обеспечен залогом прусских королевских владений, который гарантировало бы упомянутое собрание представителей сословий. После того как Гарденберг отклонил его предложение, Натан изложил свои доводы в пользу такой гарантии в примечательном меморандуме: «[Для того,] чтобы побудить британских капиталистов вложить деньги в заем иностранному государству на разумных условиях, важнее всего, чтобы план такого займа был по возможности приспособлен к признанной английскими государственными служащими системе заимствования, а главное — чтобы кредиторам… предоставили какое-либо обеспечение, помимо просто доброй воли правительства… Без какого-либо обеспечения, описанного выше, любая попытка собрать в Англии значительную сумму для иностранной державы будет безнадежной^] последние инвестиции подданных Великобритании во французские фонды были сделаны под влиянием убеждения, что, вследствие репрезентативной системы, установленной сейчас в этой стране, согласие палаты на государственный долг, сделанный правительством, требует гарантии государственному кредитору, которого невозможно найти в контракте с любым сувереном, бесконтрольным в исполнении властных полномочий».

Иными словами, для Лондона конституционная монархия представляла меньший риск, чем новый абсолютизм. Была ли это тонкая форма политического давления — своего рода финансовый либерализм, обрушившийся всей тяжестью в критическое для прусских реформаторов время? Они тогда как раз пытались побудить Фридриха-Вильгельма III ввести какую-либо систему представительства. Возможно, Натан просто оправдывал разрыв между своими условиями и теми, что получила Франция у Бэринга. Явные намеки Джеймса на (умозрительную) способность французских депутатов пойти в казначейство и «проверить книги» предполагают, что Ротшильды в самом деле были не против своего рода конституционного контроля над государственными финансами, пусть даже и для того, чтобы успокоить инвесторов в Великобритании. Скорее всего, в случае с Пруссией Натан готов был довольствоваться даже не парламентским контролем, а чем-то меньшим: в пункте 5 окончательного варианта контракта просто утверждалось, что «для безопасности кредиторов» выписывается особая закладная на королевские владения, «пригодные для использования, согласно закону от 6 ноября 1809 г., принятому его величеством королем Пруссии и принцами королевского дома с согласия провинциальных сословий». Ссылка на сословия дается как бы вскользь. С другой стороны, характерный тон некоторых писем Натана, адресованных Ротеру — особенно после попытки последнего изменить условия контракта уже после того, как он был подписан, — выдает его отсутствие уважения к прусскому режиму: «Дорогой друг, я исполнил свой долг по отношению к Господу, вашему королю и министру финансов фон Ротеру, и все мои деньги отправлены вам в Берлин… теперь ваша очередь и ваша обязанность исполнить свой долг, сдержать слово и не выдвигать новых предложений, и все должно остаться так, как было условлено между нами, и ничего иного я не ожидал, как вы можете видеть из моих поставок денег. Никакие политические интриги не способны поколебать Н. М. Ротшильда, у него есть деньги, сила и власть. Политические маневры здесь бессильны, и король Пруссии, князь Гарденберг и министр Ротер должны быть довольны и благодарить Ротшильда, который посылает вам столько денег [и] договаривается о кредите для Пруссии».