Ольга Чехова - Мои часы идут иначе

У Йепа отпуск.

Он сидит в загородном домике в Кладове у рояля и импровизирует.

Он очень хорошо играет. Я люблю его слушать.

Теперь мы все живем в загородном доме. Моей городской квартиры больше не существует. Сохранился лишь остов. Лохмотья штор беспомощно рвутся в проемы вырванных с корнем окон, в которых когда-то были стекла.

Когда падали бомбы, никого из нас не было дома.

Йеп продолжает импровизировать. Он в цивильной одежде. Всегда, когда бывает здесь, он вешает форму в шкаф.

Йеп улыбается мне. Сейчас он похож на большого, счастливого юношу. "Какой он, когда в небе Англии нажимает на гашетку пулемета?.."

Я не знаю, почему эта мысль приходит именно сейчас. И я не хочу перебивать его игру. Тем не менее спрашиваю:

- Зачем ты это делаешь?

Он сразу понимает, перестает играть и, словно в поисках совета, поднимает плечи:

- Я не хочу этого. Но все же в конце концов мы все в ответе. Отговорок не существует. Или все-таки есть? "Судьбоносная борьба"... "отечество в опасности"... "долг"... "не щадя сил"... "готовность к жертве"... но это говорят другие. Все это не так.

- А как же?

- Это подъем духа, бессмысленный или вполне осознанный, кто может судить об этом, - старт, взлет, отрыв от противника, атака в свободном пространстве... это всегда приключение, приключение с неизвестным... это опасность - мы ищем ее, провоцируем, преодолеваем или погибаем от нее... Смысл? Разум? Разум отключается. Это как наркотик - как и у других... - Йеп смотрит на меня и задумчиво повторяет: - Совершенно определенно, как и у других.

- У кого - других?

- У "томми".

Йеп проигрывает новый мотив и говорит как бы между прочим:

- Там, наверху, никто из нас не думает о Гитлере.

Он продолжает играть, словно и не было этого разговора. В середине одной из парафраз неожиданно добавляет:

- А смерть, моя душа, душенька... это смерть, физическая смерть, не более того, наши же души - не умирают...

На Рождество у Йепа снова несколько дней отпуска. Он собирается быть в Берлине уже 23 декабря.

Йеп еще будет мне телеграфировать, чтобы я встретила его. В ночь перед этим он снится мне. Он лежит на большом, усеянном цветами лугу, будто бы мирно спит. Вдруг Йеп как-то странно медленно поднимается. Я пугаюсь. Тонкий ручеек крови пересекает его лоб и левый висок. Он торопливо срывает несколько цветков, протягивает их мне вместе с медальоном и тихо восклицает: "Олинка..."

Я просыпаюсь.

Наступает 23 декабря. Йеп не телеграфирует. Я рассказываю матери о своем сне. Она успокаивает меня и более чем когда-либо уверена: раз я видела смерть Йепа во сне, он выживет в этой войне!

Ефрейтор из истребительного полка Йепа - берлинец, с выговором, который невозможно спутать ни с каким другим. Во второй половине дня он стоит перед нашей дверью и несколько смущенно спрашивает, нельзя ли ему переговорить со мной.

Я прошу его войти. Он ставит багаж - багаж Йепа.

На несколько секунд меня охватывает надежда. Йеп послал вперед ефрейтора со своими вещами. Правда, такое впервые... и почему он не телеграфировал?.. Что-то должно было ему помешать. "Он послал ефрейтора вперед, - пытаюсь я убедить себя, - а сам остался купить какие-то мелочи в городе, скоро приедет и, радуясь, возьмет меня за руки".

Ефрейтор украдкой рассматривает мебель в комнате, уклоняется от моего взгляда. Чтобы скрыть смущение, небрежно бормочет:

- Честно, я все представлял себе по-другому.

- Что вы представляли себе по-другому?

- Ну вообще... - Он доверчиво смотрит на меня: - И вас тоже, госпожа!

Я от всего сердца смеюсь:

- И вы теперь сильно разочарованы?

- Не, - расплывается он, - в натуре вы еще лучше, чем в киношке.

Я продолжаю смеяться и в глубине души ликую: это радующее сердце нахальство... этот берлинский мальчишка не может принести дурную весть... он бы говорил иначе, если бы...

Я окончательно отгоняю свои сомнения. Скоро появится и Йеп.

Ефрейтор умолкает, смущенно мнется и потом медленно говорит:

- Черт, да, - господин капитан...

Он сглатывает, неожиданно достает письмо из кармана и без слов протягивает его мне.

Я вскрываю его.

Мне пишет командир полка Йепа.

Йеп мертв.

ОТДЫХ ОТ ВОЙНЫ

Прага теперь - Мекка для всех киношников. На нее не падают бомбы. "Злата Прага" не утратила своего блеска; и в гастрономическом отношении она предлагает удовольствия, которых в рейхе для простых смертных уже давно не существует. Короче: Прага - отдых от войны.

Мы снимаем "Храм Венеры" с Вилли Биргелем, Эрикой фон Тельман, Хубертом фон Мейеринком.

Мы живем в отеле "Алкрон", а вокруг нас увиваются торговцы с черного рынка. Можем покупать прелестные вещички и контрабандой переправлять их нашим близким в Берлин. Райские деньки...

С нами в отеле живет Оскар Сима, записной остряк, но патологический скупердяй. В один прекрасный вечер мы решаем проучить его.

Из своего маленького имения с виноградниками и конюшнями, расположенного на чешско-австрийской границе, он получает все, что душе угодно. С не-скрываемым удовольствием он хвастается домашними колбасами и прочими сельскими припасами, в то же время бесхитростно подчеркивая:

- Дети мои, вам известен мой принцип: я скупердяй и никогда ни с кем не делюсь, разве только с Олинкой (это он обо мне) половинкой яблочка, да и то потому, что я уже давно безответно влюблен в нее, так что не держите на меня зла!..

Мы знаем, что в имении Оскара сломался электрический бойлер. Даже на черном рынке ему не удается найти запчасти. Он в отчаянии и настойчиво упрашивает меня поискать в Берлине недостающую деталь, как только я поеду туда на несколько дней. Я обещаю ему, хотя дело кажется безнадежным. Однако Сима не отступает.

Однажды хозяин отеля удивляет нас приятной новостью. Он получил огромный окорок по-пражски, который хочет подать нам вечером в отдельной комнате со всеми полагающимися специями. Праздник-обжираловка... Нас десятеро. От жаркого вскоре остается только одна кость.

Оскар Сима в это время в своем имении. Рудольф Пракк, насытившись, как и все мы, в благодушном настроении вспоминает о нашем намерении проучить Симу за скаредность. Он уже придумал, как это сделать. Мы велим выварить кость, полностью отчистить, затем посылаем ее дорогому Оскару наложенным платежом вместо запчасти к бойлеру. До этого каждый из нас "увековечивает" себя на ней собственным автографом.

Десять дней спустя Оскар снова с нами.

Он, вопреки своей натуре, упорно отмалчивается.

Мы уже начинаем сомневаться, дошла ли посылка до него вообще, несмотря на всю тщательность упаковки.

Когда вечером мы снова собираемся в нашей "обжорке", я изображаю из себя обиженную на Оскара; в конце концов он не выдерживает и благодарит за посылку "запчасти" одним-единственным словом...