Евгений Осетров - Записки старого книжника

Мария Борисовна перевела часы, куранты заиграли, и как-то сразу вспомнились знакомые со школьной скамьи слова: «То флейта слышится, то будто фортопьяно…», живо представилось первое действие «Горя от ума», когда в фамусовской гостиной Лиза переводит часы, они бьют и играют, а Фамусов выговаривает служанке:

— По семейному преданию, — говорит Мария Борисовна, — эти часы стояли в московском доме Грибоедовых. Александр Сергеевич любил слушать их затейливый бой и впоследствии сцену с курантами ввел в свою знаменитую комедию. Позже эти часы попали к Алябьевым, а затем к Хвощинским, которые были близкими родственниками Алябьевых. У Алябьевых эти часы бережно хранились в Собинке как семейная реликвия. Только однажды часы увозили в Москву. Случилось это во время одной из первых постановок «Горя от ума» в Малом театре. Московская публика слушала тогда мелодию старинных курантов, которые некогда пленяли и самого Грибоедова.

Мария Борисовна — отдаленная родственница композитора Александра Александровича Алябьева, автора всемирно известных романсов, создателя многих камерно-инструментальных произведений. Судьба Алябьева — трагическая судьба. Талантливый музыкант был безвинно осужден и долгие годы провел в ссылке.

Слушаешь рассказ хозяйки дома и невольно вспоминаешь одну из светлых страниц жизни Александра Александровича Алябьева, связанную с именем Грибоедова. Грибоедов и Алябьев близко сошлись в 1823–1824 годах в Москве. Они были на «ты»; постоянно виделись, любили говорить о музыке. К этому же времени относится и творческое содружество композитора и драматурга. Алябьев написал романс на слова Грибоедова «Ах, точно ль никогда…». Романс был опубликован значительно позднее, когда Грибоедова не было уже в живых, Алябьев находился под судебным следствием. Несколько раньше Грибоедов, зная о том, что над Алябьевым собралась гроза, писал другу Бегичеву: «Не слыхал ли кто-нибудь о Шатилове и Алябьеве? Чем кончилось их дело?»

Алябьев — предшественник Глинки в русском романсе. Особенную известность получил его романс «Соловей», еще в пушкинскую пору исполнявшийся известной певицей — красавицей цыганкой Татьяной Демьяновой, а позднее — знаменитыми Полиной Виардо и Аделиной Патти. Широко известен был этот романс и в блестящем переложении композитора Листа. В наши дни романс этот звучит почти в каждом вокальном концерте.

Но Алябьев не только создатель романсов. Он автор музыки к операм-водевилям, пролога «Творчество муз», написанного на открытие Большого театра в Москве к опере-балету «Русалка и рыбак».

Мария Борисовна прошла в зал и достала большую кипу бумаг. Чего здесь только не было! Книги, журналы, старинные грамоты, ноты, альбомы, рукописи. Для ученого, для любителя это все — сущий клад.

Из всей стопы Мария Борисовна взяла «Московские ведомости». Указала на дату — 1834 год. Выцветшими чернилами подчеркнута одна заметка. В ней сообщается о том, что в музыкальный магазин на Кузнецком мосту поступили в продажу два романса Алябьева. Один из них на слова Пушкина — «Что в имени тебе моем».

Алябьев был лично знаком с Пушкиным; одним из первых русских музыкантов он глубоко почувствовал песенный характер пушкинской лирики. На слова Пушкина Алябьев писал романсы чаще, чем на слова других современных поэтов. Романсы на пушкинские тексты «Два ворона», «Зимняя дорога», «Увы, зачем она блистает…» пользовались громадным успехом.

Романсы Алябьева, отличаясь мелодической гибкостью и гармонической свежестью, принадлежат к лучшим образцам вокального творчества того времени.

Интерес к творчеству Пушкина Алябьев пронес через всю жизнь, в том числе через долгие годы изгнания. Композитор создал музыкально-драматическую сцену «Кавказский пленник» по Пушкину, глубоко проникнутую романтическими настроениями и колоритом восточных мелодий.

«Московские ведомости» пушкинской поры мало похожи на газету нашего времени. Они издавались форматом нынешних журналов: статьи и заметки верстались в порядке их поступления, а не по характеру сообщений.

Содержание газеты самое пестрое. Тут и объявления о продаже модных экипажей каретником Иохимом, и литературная полемика, и сообщения об обедах у знатных вельмож, и международные события, и сплетни.

Обращает на себя внимание заметка о выступлении заезжего штукмейстера Молдуано, высмеивающая этого гастролера:

«Публика аплодировала Молдуано во время его птичьего пения. Положив в рот свисток, он подражал пению соловья, жаворонка, зяблика и канарейки, но этот опыт нам гораздо приятнее было видеть и слышать от русского: в один из прекрасных вечеров прошлогоднего гуляния под Новинским мужичок с помощью свистков варьировал и трелями, и раскатами, и гармониею подражания пернатым; но совсем иное дело русский мужичок под Новинским в несколько гривенников, и прославленный иностранец-фокусник, и штукмейстер на сцене театра за несколько десятков рублей: разница в расстоянии очевидна…»

Фамилия этого заезжего штукмейстера упоминается в одном из черновиков шуточного стихотворения Пушкина: «Надо помянуть, непременно помянуть надо…» Фамилия Молдуано была прочитана текстологами-пушкинистами ввиду крайней неразборчивости черновика неправильно — «Могдуано».

С помощью заметки в «Московских ведомостях» эта неточность исправляется.

В одной из комнат алябьевского особняка на стенах развешаны акварельные портреты, фотографии, рисунки. Среди них сразу выделяется портрет в рост красивой женщины. Тонкие черты лица, гордая, спокойная осанка, строгое, изящное платье… Это фотография с портрета Александры Васильевны Алябьевой, известной красавицы, воспетой Пушкиным. Дочь богатого владимирского помещика, она славилась в Москве своей красотой так же, как Наталья Николаевна Гончарова. В одном из своих посланий, обращаясь к ценителю красоты, Пушкин писал:

В салоне Алябьевой, по мужу Киреевой, в Москве собирался цвет культурного общества древней столицы. В нем бывали Аксаковы, Хомяков, видимо бывал и Пушкин. За несколько месяцев до смерти Пушкина Алябьева приехала вместе с мужем в Петербург. Вот что пишет про это событие Александр Тургенев:

«Когда она первый раз показалась в Собрании, сказывают, поднялась такая возня, что не приведи боже; бегали за нею, толпились, кружили ее, смотрели в глаза, лазили на стулья, на окна. Пошли сравнения с Завадской, с Пушкиной, только и разговора, что о ней… Я был у нее. Она в самом деле хороша».