Евгений Осетров - Записки старого книжника

Так развертывается перед восхищенными глазами индийская «Шехерезада». Тверской торговый гость нисколько не напоминал Марко Поло, совершившего путешествие из Венеции в Пекин, и других любителей чудес и причуд Востока. В никитинском повествовании существует глубокое внутреннее течение, связанное с размышлениями о жизни, правде и вере. Один из самых драматичных эпизодов путешествия волжанина связан с правителем, пытавшимся заставить чужестранца принять чужую веру, грозя отнять единственное богатство Никитина — коня. Беда — на счастье! — миновала тверитянина, и это было воспринято, как «господарево чудо на Спасов день!». Горестно восклицает исстрадавшийся Афанасий: «Братья русские христиане, кто хочет пойти в Индейскую землю, и ты остави веру свою на Руси…» Так в русскую литературу был введен мотив веротерпимости и свободы совести.

Постепенно мысли о Христе, Магомете, Будде начинают все больше и больше смущать и занимать северного странника, произносящего персидские, арабские, тюркские слова. На какое-то мгновение сознание пронзает мысль, которую и произнести страшно: «А правую веру бог ведает». Напомню, что на дворе — пятнадцатый век, когда по приговорам инквизиции в Западной Европе публично сжигались еретики.

Распытывая окружающих о вере, Никитин пришел, как теперь утверждают индологи, к приблизительно верному выводу: «А вер в Индии всех 80 и 4 веры, а все веруют в Бута (т. е. идола); а вера с верою не пиет, не яст, не женится…» Но в «идольском храме», осматривая изваяния, волжанин, словно мимоходом, бросает сопоставление, «бухтана же велми велика, есть с пол-Твери…». Мысль о далекой северной отчизне совпадает с горьким сожалением о том, что счет дней потерян и, увы, праздники не соблюдаются: «Иже кто по многим землям много плавает, в многие грехи впадает и веры ся да лишает христианские». Думая о том, что на Русь возвращаться не с чем, никакого прибытка он не нажил, Афанасий трогательно сообщает, что он много плакал по вере. Пытаясь смирить муки совести, странник тоже говел и праздновал вместе с теми, кого, конечно, он считал иноверцами. Нам кажется, что в этом ничего особенного нет, но стоит хотя бы приблизительно представить духовный облик человека того времени, чтобы понять мужество и дальнозоркость писателя, твердо решившего уповать на здравый смысл. Недаром язык его — московская деловая речь.

С кем же поговорить на чужбине? С кем слово молвить? Что может напомнить о родной земле? Он поднимает глаза к небу и отыскивает созвездие Большой Медведицы, что стоит головою на Восток… Там — Волга, Кострома, Москва, желанная-желанная Тверь. Удастся ли их когда увидеть? Словно подводя итог «грешному хожению», он подробно записывает, где какой климат («велми варно»), где родится жемчуг, а где сладкий овощ… По-тюркски начертал Афанасий Никитин молитву: «Да сохранит бог землю Русскую! Боже, сохрани ее! Боже, сохрани! В сем мире нет подобной ей земли. Хотя бояре Русской земли не добры. Да устроится Русская земля». Слова — под стать девятнадцатому веку, но не будем забывать, что перед нами перевод.

Созрело твердое решение любыми путями пробираться домой — «устремихся умом пойти на Русь».

Вернутся назад было еще труднее… Месяц плыл по морю, не видя ничего, а «на другой же месяц увиде горы Ефиопские» — одно из первых упоминаний в русской литературе об Эфиопии.

Обратный путь был таков. Аравийским морем приехал к восточному побережью Африки, потом опять через Аравийское море: от Ормуза через Тебриз дошел к порту на берегу Черного моря — Трапезунду.

Много было бед и испытаний, прежде чем Афанасий Никитин «за 9 дни до Филипова заговейна» оказался в Кафе, нынешней Феодосии. Здесь невольничьи рынки были залиты слезами восточных славян, похищаемых за морем. Стоял 1472 год. Торговый гость шел в Тверь без злата-серебра, но бесценное богатство лежало в скудной котомке — записи, заканчивающиеся словами: «Милостию же божиею преидох же три моря».

Где-то близ Смоленска покоятся кости неутомимого волжанина. Подвиг его — страннический и литературный — был понят современниками. Никитинское «Хождение за три моря», первоначально попав в руки московского дьяка Василия Мамырева, было внесено в «Софийский временник» под 1475 годом, а затем и в летописный свод 1489 года, что явилось актом государственного признания.

Произведение обладает высокими литературными достоинствами, которые с годами мы ценим все выше и выше. Оно переведено на многие европейские и восточные языки. Восхищает почти разговорный деловой стиль, свободный от высокопарности. Фантастичны познания человека, принадлежавшего к торгово-ремесленной среде, читавшего и давнее (еще написанное в двенадцатом столетии!) «Житье и хождение Данила, русьскые земли игумена» на Ближний Восток, знавшего об обезьяньем царе индийского эпоса, вмещавшего в голове своей едва ли не все географические познания мира, доступные в его время.

Славист Измаил Срезневский дал следующую характеристику труду нашего героя: «Как ни кратки записки, оставленные Никитиным, все же по ним можно судить о нем, как о замечательном русском человеке XV века. И в них он рисуется … как человек не только бывалый, но и начитанный, а вместе с тем и как любознательный наблюдатель, как путешественник-писатель, по времени очень замечательный, не хуже своих собратьев иностранных торговцев XV века <���…>. Рассказы ди Конти и отчеты Васко да Гама одни могут быть вровень с „Хождением“ Никитина. Как наблюдатель, Никитин должен быть поставлен не ниже, если не выше современников-иностранцев».

Не остался за строками произведения и характер героя, хотя о себе повествователь говорит предельно скупо. Как и позднейшие страстотерпцы, этот энергичный и неунывающий человек больше всего озабочен тем, чтобы сохранить «душу живу». Ложь и дурные поступки вызывают его яростное негодование, от кого бы они ни исходили. Он умеет уживаться с людьми, не подлаживаясь, не кривя при этом душой. С укоризной замечает то, что ему не по себе: «…а добрых нравов у них нет». Афанасий поражается, что финиками (на севере они стоили безумно дорого!) можно кормить скот, и ревниво осматривает восточные базары, ища подходящий товар. Он из числа тех, кто много позднее пойдет во след Ермаку, перевалит Урал-камень и начнет хождения по бесконечным просторам Сибири, к далекому океан-морю. Среди ему подобных хочется назвать «Колумбов российских» — Мисюря-Мунехина, добравшегося до Каира, а также Дежнева, Хабарова, Челюскина, Шелехова, чьи имена запечатлены на географических картах.

Родина и убеждения были для Афанасия Никитина тождественны, и он пронес их в сердце, ходя за три моря, открыв Индию для своей северной стороны.