Эрве Мартен - Капетинги. История династии (987–1328)

«Капетинги и Франция» Робера Фавтье, книга, опубликованная в 1942 г., по целому ряду причин является значимой историографической вехой. Прежде всего потому, что автор осознавал связь прошлого и настоящего, столь дорогую историкам-релятивистам, утверждая, что его исследование о потомках Роберта Сильного полностью вписывается в трагические обстоятельства: «В час, когда Франция казалась близкой к смерти, мне представилось благотворным посмотреть, как она родилась и как действовали те, кто направлял ее первые шаги. Живительный труд! Чем больше я привязывался к нему, тем больше я проникался надеждой». Другая заслуга Робера Фавтье заключалась в том, что он первым применительно к истории Капетингов занялся «историей-проблемой», задавшись вопросом о возможном антагонизме монархии и феодализма, постаравшись изучить реальную природу отношений, связующих короля с его подданными, и, быть может, посвятив немало места размышлениям о некоторых источниках, служащих помехой («история первых Капетингов также стала мозаикой сведений, почерпнутых из местных монастырских анналов»), и о непредвиденных капризах документации: «Единственно слепой случай, при помощи людского небрежения или глупости, подготовил материал, на котором пишут историю».

Затем пришлось ждать 60-x и 80-x гг. XX в., чтобы поприсутствовать на настоящем обновлении историографического пейзажа [14] Le Goff, Jacques. La Nouvelle histoire. Paris: CEPL, Retz, 1978. . В своем шедевре, упомянутом выше, Жан-Франсуа Лемаринье подчеркнул разрыв, существовавший в XI в. между теорией горделивой власти, наследницы блистательной каролингской эпохи, и несравненно более скромными правительственными реалиями. Своим сенсационным «Филиппом Красивым» Жан Фавье возвестил о пробуждении политической истории в ее двойном измерении — диахроническом (фазы, кризисы и т. д.) и синхроническом (анализ механизмов власти). В той мере, в какой ему позволяли источники, он занялся социологическим изучением правящих кругов, особенно обогатив портрет легистов, этих первых «профессионалов от политики» в нашей истории. В двух взаимодополняющих трудах, «Людовике Святом» и «Людовике Святом и его веке» [15] Richard J, Saint I.mils: roi d’une France féodale, soutien de la Terre sainte. Paris: Fayard, 1483; Sivéry G. Saint Louis et son siècle. Paris: Tallandier, 1983. , Жан Ришар и Жерар Сивери осветили два аспекта царствования Людовика IX: благочестивого верующего и мистика с одной стороны, управленца и реформатора — с другой. Предложив убедительную периодизацию реформ — на первом этапе посвященных вопросам финансов и «региональных» властей, а на втором затронувших центральные структуры, — Жерар Сивери затем издал «Экономику Французского королевства в век Людовика Святого»: в ней он во всей полноте показал региональные различия между торговой и богатой Фландрией, где состояния исчислялись тысячами ливров, и все еще дремавшими западными землями, где счет шел лишь на десятки ливров.

После семисотлетия со смерти Людовика Святого коллоквиумы развернулись во всю ширь, и каждый приносил за собой новые научные достижения и изощренные реинтерпретации. «Франция при Филиппе Августе, время перемен» [16] La France de Philippe Auguste: le temps des mutations: actes du colloque International organisé par le CNRS (Paris, 29 septembre — 4 octobre 1980)/publ. sous la dir. de R.-H. Bautier. Paris: Centre national de la recherche scientifique, 1982. позволила лучше узнать окружение победителя при Бувине, лучше оценить его ресурсы и проследить след, оставленный им в коллективной памяти. Опираясь на эти разработки, Джон Болдуин решил облечь в концептуальную форму управленческие практики, внедренные на рубеже ХII — ХIII вв. Этих нескольких примеров достаточно, чтобы показать — тема Капетингов отнюдь не «тихий омут» историографии. Нужно ли поэтому уверять, что речь идет о пионерском фронте исследования? Со всей очевидностью, у новой волны медиевистов в голове другие задачи: папесса Иоанна, привидения и хрупкое равновесие феодального мира. Но признаем тем не менее за потомками Гуго Капета одну заслугу среди прочих — заслугу вовлекать историков в интереснейшие дебаты, идет ли речь о месте королевской религии в происхождении национального чувства французов или — на куда более вторичном уровне — последнее значение цветков лилии. Эта банальная эмблема, на которую наши короли отнюдь не владели монополией, может показаться довольно бесцветной, если остановиться на ее исходном значении (лилия в долине). Но если добраться до истоков, оказывается, что эта эмблема обладает необычайно богатыми смысловыми оттенками, поскольку символизирует единство двойной сущности Христа, слияние человеческого и божественного, мирского и духовного и выражает собой суть Наихристианнейшей Монархии.

Перейдем же к этой славной династии государей, увенчанных цветками лилии, этим четырнадцати владыкам, чьей единственной надеждой и главнейшей мыслью было увеличить свой домен и управлять им подобно добрым отцам семейства. Еще до 1300 г. Гильом де Нанжи составил сокращенную историю капетингских королей для паломников, стекающихся в Сен-Дени, дабы увидать их гробницы. Настоящий труд может претендовать лишь на то, чтобы быть еще одним продолжением, насколько возможно обогащенным достижениями современной науки, этого повествования ученого монаха. Признавая свой поистине неоплатный долг перед нашими предшественниками, мы все же надеемся, что будем не слишком похожи на беспощадный портрет историка, который вывел Анатоль Франс в предисловии к «Острову пингвинов»: «Историки переписывают друг друга. Таким способом они избавляют себя от лишнего труда и от обвинений в самонадеянности. Следуйте их примеру, не будьте оригинальны. Оригинально мыслящий историк вызывает всеобщее недоверие, презрение и отвращение».

Девятьсот восемьдесят седьмой год был одним из тех поворотных моментов, которые так притягивают традиционную историографию, — но и одним из самых серьезных по последствиям для многих поколений французов. То было начало династии, которой предстояло править нашей страной на протяжении целых восьмисот лет и неразрывно связать свою историю с историей Франции. Празднование тысячелетия в 1987 г. показало, что эта дата все еще имеет несомненное значение для французов нашего времени, и успешные продажи книжных магазинов, куда поступали биографии королей и работы по истории Франции, подтверждают сохранение или оживление интереса широкой читательской аудитории к монархическим столетиям и, в более узком плане, к эпохе первых Капетингов. Совсем иначе дело обстоит с профессиональными историками, в чьих глазах значимость 987 г. существенно подрывают два соображения. Сначала они указывают на тот факт, что Робертины, предки Гуго Капета, уже целое столетие находились у власти: они либо сами царствовали поочередно с Каролингами, либо оказывали на них влияние, как это делал Гуго Великий в 936–954 гг. (он упрочил свое положение подле трона, получив титул «герцога франков»). Таким образом, окончательное утверждение этого семейства на престоле не представляет собой политического новшества: настоящий разлом в истории Франции должен приходиться скорее на 888 г., когда предок Капетингов впервые стал королем; перемена тем более символическая, что она совпала с воцарением в странах, возникнувших после распада империи, государей, которые не принадлежали к династии Каролингов; итак, Европа наций и новых династий родилась скорее в конце IX в. Второй нюанс касательно реальной значимости избрания 987 г. — королевский двор в эту эпоху уже не был главным центром власти, ни на Западе, где преобладали германские государи, недавно возродившие империю, ни даже в самом королевстве, где с ним соперничали десять или пятнадцать княжеских дворов, вполне сравнимых по могуществу. Таким образом, смена династии в краткосрочной перспективе не возымела реальных политических последствий.