Эрве Мартен - Капетинги. История династии (987–1328)

Впрочем, это не так уж и важно: если уж и выбирать во французской истории разлом, отмечающий завершение Раннего средневековья, то 987 г. не хуже других. Все то значение, которое можно приписать этому году, во многом обогатилось благодаря другой близкой символической дате: тысячному году. Рубеж двух тысячелетий, осененный аурой апокалиптического страха, которым его окружила романтическая историография, обреченный играть роль поворотной эпохи, относительно недавно приобрел совершенно иное и крайне важное — звучание для французских медиевистов. Действительно, теперь этот рубеж одновременно считают периодом, когда начался подъем западноевропейской экономики, в долгосрочной перспективе приведший к мировому превалированию, — и переход, более или менее резкий, согласно авторам, от каролингского порядка, кое-как продержавшегося до заката первого тысячелетия, к порядку феодальному и сеньориальному. Последние критические дополнения предлагают нюансировать идею о стремительной мутации, отодвинув начало роста в самый разгар каролингской эпохи, и сделать упор скорее на социальной преемственности, нежели на разрыве. Тем не менее, даже при таком смягченном видении, на десятилетия до и после тысячного года все равно приходится поворот от одного мира к другому.

Современники называли королевство, в котором предстояло царствовать Гуго Капету, «Западной Франкией», хотя король и носил титул «короля франков», вошедший в употребление с начала столетия; Капетинги продолжат именовать себя так вплоть до XIII в. Границы этого королевства во многом совпадали с теми, что установили сыновья Людовика Благочестивого во время Верденского раздела в 843 г.: по Шельде, Маасу, Соне и Роне. Дальше простирались земли, возникшие после распада бывшего королевства Лотаря — герцогства Верхняя и Нижняя Лотарингии, королевства Бургундия и Прованс. Лотарингия, которую западно-франкские короли официально оставили в 879 г., все еще играла важную роль во французской политике до Гуго Капета, но затем соскользнула в орбиту восточной Франкии; кажется, что Гуго и его ближайшие наследники не очень ею интересовались. Бургундия и Прованс последовали за Лотарингией, пока — что произошло гораздо позже — ход этой многовековой эволюции не развернул их и не привел одно за другим в западное королевство.

На юге граница проходила по Пиренеям в западной части, но резко выдавалась за них на востоке. При Карле Великом совокупность графств, которые впоследствии получат имя Каталонии (или, точнее, составят «старую Каталонию», северную половину области), перешла из-под власти кордовского халифа под руку христианского императора, который создал из них Испанскую марку для обороны от мусульман. Но каталонские графы, спокойно существовавшие в рамках многонациональной империи, вышли из наследовавшего ей Западно-Франкского королевства, где уже не чувствовали себя на своем месте: слабые и далекие короли больше не оказывали им никакой помощи против мусульман, которые в зависимости от периода становились для Испанской марки то покровителями, то врагами. Восшествие на престол Гуго Капета совпало с решающим эпизодом, из-за которого порвались оставшиеся связи. Шестого июля 985 г. аль-Мансур во главе войск кордовского халифата захватил и разграбил Барселону; стремительная смена государей на франкском престоле помешала им ответить на просьбу о помощи, доставленную каталонским посольством, — да и были ли они вообще в силах оказать эту помощь? Каталонские графы, вскоре сплотившись под властью графа Барселонского, стали независимыми — отчасти вопреки самим себе.

Таким образом, границы королевства увековечили наследие преемников Карла Великого: Верденский раздел, распад Лотарингии на буферные государства, которые притягивала к себе восточная Франкия, неспособность удержать во франкской орбите Каталонию, испытывавшую давление со стороны мусульман.

Не стоит думать, что эти границы, в общем довольно ясно прочерченные, обрамляли однородное политическое пространство: с конца XI в. крупные территориальные образования одно за другим стали наследственными и практически независимыми от королевской власти. Государственные должности ( honores ) и имущество фиска — за счет него жили занимавшие их представители короля — отныне считались уделом их держателей, и те были обязаны королю только клятвой верности и помощью, которую оказывали далеко не всегда. Несколько десятков семейств, в большинстве своем происходившие от прежних чиновников, которые выполняли графские обязанности, теперь осуществляли власть подобного рода; примерно десять из них держали под своей властью множество pagi — старый базовый административный округ, — иногда вкупе с титулом герцога или маркграфа. Это и были «территориальные княжества», составившие политический остов королевства. Северная половина королевства была поделена между шестью княжествами, равными по могуществу, которые вели между собой и с королевской властью ожесточенную игру: графство Фландрия, герцогство Нормандия, графство Блуа, графство Анжу, герцогство Бургундия и стоявшее чуть особняком герцогство Бретань; на северо-востоке крупного княжества пока еще не возникло, поскольку Вермандуа, это маленькое, но амбициозное графство, сложившееся вокруг Сен-Кантена, пришло в упадок еще до того, как начался подъем Шампани. На юге господствовало необъятное герцогство Аквитанское, чье могущество было подорвано центробежными силами; дальше к югу графы Тулузские (которые также именовали себя маркграфами Готии) и герцоги Гаскони были вообще далеки от королевской власти. Каждое из этих крупных образований притягивало к себе другие графства, связанные с ними более или менее надежными узами верности. В северо-восточной Франции графские обязанности в Амьене, Суассоне, Бове, Нуайоне, Лане, Лангре, Реймсе и Сансе прибрали к рукам епископы; их коллеги в Пюи и Клермоне сделали то же самое; они обычно оказывали королю ценную поддержку, но она не была само собой разумеющейся. Впрочем, повсюду епископские кафедры, даже те из них, что никогда не пользовались графскими полномочиями, были точками сосредоточения светской власти, весомой в силу своих земельных владений и вассальной сети, которую контролировали епископы. Назначение кандидата на пост епископа, происходившее в результате выборов — но во многом под влиянием местного правителя, — было серьезной ставкой в политической игре. Наконец, крупные монастыри обладали иммунитетом, который позволял им вести себя независимо в отношении к любой мирской власти, если она напрямую не осуществлялась королем; поэтому их земли представляли собой островки независимости посреди pagi .