Юрий Иванов - Пятая версия

Стояла охрана. Офицер в черном прорезиненном плаще покрикивал на проходящих мимо людей: «Битте, вег, вег!» — мол, обходите стороной, но мало кто обращал внимания на эти ящики. Весь вокзал был забит женщинами, стариками, безрукими, безногими, уже подлечившимися и теперь демобилизованными солдатами. Они осаждали поезд, со всех сторон слышались крики: «Возьмите! Не оставляйте нас тут! Возьмите хоть детей!..» «Вег, вег!» — уже без всяких «битте» рявкали мордатые, в касках, надвинутых на самые брови, солдаты. Несколько грузовиков с ящиками стояли на площади перед вокзалом рядом с грузовиками, в которых лежали раненые. И таскали ящики в вокзал такие же, как Федоров, пленные красноармейцы. «Браток, не найдется ли курнуть?» — окликнул его высокий, худой, в прожженной шинельке и с грязным полотенцем на шее парень. У Федорова было что «курнуть», и он, раскурив сигаретку и затянувшись несколько раз, протянул ее «братку». Спросил: «Чего грузишь, камрад?» — «Янтарь с замку», — ответил тот, прежде чем солдат, охранявший грузовики, крикнул: «Иван, арбайтен!»

Не исключено, что так оно и было, что в ящиках находился янтарь, но Янтарная ли комната? Ведь в Кенигсберге, в минералогическом музее, была коллекция янтаря, собранного, как утверждает путеводитель, «со всего света», со знаменитой ящерицей в куске янтаря, и мухой, которую когда-то разглядывал великий философ Иммануил Кант, бывший одно время хранителем этой коллекции. Может, именно ее увозили из Кенигсберга, «пристегивая» для безопасности к санитарному поезду?

Из посольства я ответа не дождался, а спустя некоторое время прочитал в «Известиях» краткое сообщение о трагической кончине Георга Штайна. Что он делал ночью в развалинах замка? Кто убил его? Там, где огромные ценности, золото, янтарь, — там опасность, любая Большая Тайна рождает много других тайн. Однако действительно ли Штайн разгадал Тайну Века? Успел ли что-либо о ней сообщить графине Марион Дёнхофф? Или его, Штайна, открытие — в бумагах его архива, и, может быть, совсем скоро станет известно все, что узнал Штайн? Вот-вот к перрону подойдет поезд «Янтарь» и… однако, сколько там? Что я так рано пришел? Еще двадцать минут ждать. И я вновь зашагал по перрону огромного вокзала, под гулкими сводами которого впервые оказался числа пятнадцатого — восемнадцатого апреля — сейчас уж точно не вспомню — сорок пятого года.

…Я был тут с отцом, полковником штаба 11-й гвардейской армии. По приказанию, поступившему из Москвы, из Главного политического управления Красной Армии, при штабе было сформировано несколько специальных поисковых групп, одной из которых и руководил мой отец. Как он рассказывал, ему было поручено отыскать в Восточной Пруссии архив Фромборкского капитула, просьба эта якобы поступила от представителей польского правительства. Что это за архив? Что такое «капитул»? Меня все это мало интересовало. Мне нужно было лишь одно: чтобы отец забрал меня к себе, в свою «спецпоискгруппу», из музыкально-похоронной команды, куда я, воспитанник дивизии, был прикомандирован. Мы мало играли, больше копали, а точнее — закапывали. «А ну, р-ре-бяты, точи лопаты, дивизия в наступление пойдет! — возникает в моей памяти хрипловатый бас нашего командира, тучного, краснолицего старшины Семенова. — А ну, р-ребяты, пр-риготовиться! Второй малый барабан, внимание! Бить резко: та-трата-та-та… понял?» «Второй малый барабан» — это был я, попавший в этот дурацкий, пропахший сырой землей и мертвечиной полувзвод сложным, после ленинградской блокады, путем…

Шум, гам, голос металлический: «Скорый поезд Москва — Калининград „Янтарь“ задерживается прибытием на десять минут…» Этого еще недоставало!

…Отец внял моим мольбам. Взял меня в свою «спецпоискгруппу». В охрану, автоматчиком. И первая поездка, которую мы совершили в поисках неведомого мне архива Фромборкского капитула, была вот сюда, на Зюйдбанхоф. Среди немногочисленных, явно не точных, не проверенных версий была и схожая с версией бывшего военнопленного Владимира Семеновича Федорова: будто бы какие-то загруженные ящиками вагоны застряли на вокзале и на многочисленных путях, прилегающих к нему. Оставив «виллис» на площади, мы — отец, его ординарец Федя Рыбин и Людка Шилова, санинструктор, вошли в огромный, забитый людьми, шумный, как базар, главный зал главного вокзала города.

Бои за Кенигсберг прошли как бы стороной. Хотя вся стеклянная крыша была разбита, сам вокзал уцелел. Кого тут только не было! Толпы немецких солдат, военнопленных, которым было приказано группироваться здесь для формирования маршевых колонн в плен; раненые, лежащие на широких деревянных скамьях и на каменном полу; женщины, дети, старики, санитары, монашки в черных одеждах и больших белых головных уборах; бывшие французские, польские и бельгийские солдаты и офицеры, сбившиеся группками, кто в лагерной полосатой одежде, а кто уже и «прибарахлился», «обтрофеился» в цивильные пальто, плащи, шубы. Флажки, картонки с надписями: «Тут собираются поляки!» Чьи-то громкие, властные команды: «Ахтунг, ахтунг! Зольдатен унд унтер-официрен драй унд драйсик капонир дивизионен!..» Хриплые, сорванные голоса наших офицеров: «Полковник, — черт побери, герр оберст, — куда же вы?! Я ведь приказал вам выводить своих на площадь!» «Ахтунг, внимание! Командиры и офицеры второй гренадерской… ди цвейте гренадер дивизиен! Все… алле-алле! Нах драй перрон!» Тяжкий, удушливый запах. Мерзостная атмосфера нужников, дыма — там и тут прямо на каменном полу чадно горели небольшие костерики, — хлорки, мертвечины: туалеты были завалены трупами умерших тут, на вокзале, раненых. Где-то надрывно причитали женщины. Плакали дети. Отрывисто, гулко — «вау! ва-ау!» — лаял мордатый, огромный сенбернар, которого держал на поводке немецкий пехотный полковник. Возле него стоял солдат с тяжелым, туго набитым желтым кожаным чемоданом. С собакой, с чемоданом, с ординарцем — в плен?..

А мы шли через всю эту толчею и гул, перешагивали через спящих людей, по тоннелю вышли вот на этот четвертый перрон, на третьем перроне хриплый капитан орал: «Камараден, гренадерен, слушай мою команду! Эй ты, старый пердун, куда попер? Стройся по четыре!»…

В тот далекий апрельский день вот тут, на путях, скопилось множество составов, сцепленных и расцепленных вагонов, простейших, «народных» и красивых, «шляфваген», с уютными купе. И мы до темноты бродили по путям от состава к составу, от вагона к вагону. В одном составе, охраняемом несколькими красноармейцами, в длинных зеленых ящиках хранились реактивные снаряды к шестиствольным немецким минометам, «ванюшам», причем десятки этих ракет были извлечены из ящиков и лежали, как дрова-кругляки, навалом. Другой состав, из больших пульмановских вагонов, был забит мебелью. Откуда все это? Куда? Эти тяжеленные, черного и красного дерева комоды, шкафы, столы на выгнутых, с головами львов ножках, эти зеркала в темных резных рамах, легкие, изящные, орехового или красного дерева стулья, пуфики, диваны и диванчики, рулоны ковров и гобеленов, люстры, уложенные в фанерные и картонные ящики, аккуратно, чтобы не побился хрусталь, укутанные жгутами соломы, все брошенное, не охраняемое, никому в этот момент не нужное, лишнее в этом растерзанном, горящем городе, в едком, горьком, пахнущем дымом пространстве. Нет, конечно, все это скопище вещей домашнего обихода не имело никакого отношения к архиву Фромборкского, находящегося где-то в Польше, капитула. Но откуда все это?

Читать дальше