Василий Осокин - Пермские чудеса

А старожилы рассказывали, добродушно посмеиваясь, баснословные предания своих дедов. В них выдумки перепутались с былью. Прилетал, мол, к Брюсу огнедышащий дракон и однажды, когда чародей махнул шляпой, грохнулся, окаменев возле дома. Брюс со своими гостями якобы летом катался на коньках по искусственно замороженному пруду. Деревья парка составляли буквы тарабарской грамоты. В зимнюю стужу чародей плавал по пруду на лодке. Делал куклы, которые ходили, говорили и лишь не имели души и т. п.

Когда Брюс умер, то согласно его воле труп будто бы вырыли и хотели спрыснуть «живой» водой. Но слуга, испугавшись, выронил пузырек с эликсиром, и он разбился.

Слушая все эти байки и мысленно отделяя фантазию от правды, любуясь классически ясными пропорциями дворца, остатками парка и фонтанов, Вилинбахов пытался представить себе картину тех времен, когда среди белевших статуй и нежно журчавших разноцветных струй чинно прогуливались расфранченные гости Брюса: дамы в широких пышных юбках, кавалеры в камзолах и париках.

Внутренняя часть дворца в 1899 году сгорела, по слухам, от влетевшей в окно шаровой молнии. Старики говорили, что Брюс предсказал этот пожар в своем календаре. А дальше началась невыдуманная житейская проза. Дворец и прилегающие к нему хозяйственные постройки переходили от одного хозяина к другому, и каждый использовал их по своему усмотрению. Фабрикант Колесов, например, свалил все парковые скульптуры и часть их приспособил в качестве плотины через Клязьму, а другие просто выбросил.

Позднее была снесена замечательная по архитектуре домовая церковь. К счастью, находившийся в ней первоклассный памятник скульптуры — надгробие Прасковьи Брюс работы Ивана Мартоса перевезли в Музей русской архитектуры при Донском монастыре и реставрировали. На фоне пятиметровой пирамиды из серого гранита — беломраморный барельеф умершей. У саркофага скорбно склонился юный воин в шлеме — муж Прасковьи Брюс был генералом. На шлеме — латинская надпись «Fuimus» («Мы были»).

Прочитав эту надпись, Вилинбахов невольно вспомнил экслибрис на книге из библиотеки Брюса. В верхней его части была изображена рука в латах (намек на то, что книга принадлежала воину), а внизу на орденской ленте — та же надпись.

А какова же судьба легендарной библиотеки Брюса? В свое время известный антиквар Шибанов считал ее самой интересной и ценной из всех так называемых усадебных библиотек.

…Увы! По наведенным справкам, бывшая библиотека Брюса распылена по разным книгохранилищам, частным собраниям, а большая часть ее бесследно исчезла. И во многом виноваты здесь любители экслибрисов, которые отклеивали их, а то и просто отдирали от томов легендарного книжного собрания. А ведь только по этому помпезно-затейливому экслибрису и можно было установить автора пометок на книге и ее владельца.

В тот вечер Большой зал Московской консерватории был полон. Исполнялась сюита Модеста Петровича Мусоргского «Картинки с выставки».

Вот зазвучало вступление, как бы приглашающее пройти по выставке, сделать, как говорили в старину, «променаж», настроиться, а потом уже все осмотреть подробно и вдумчиво.

Первая часть сюиты — «Гном». Странная прихотливая музыка. Каждый раз, когда слушаю «Гнома», вспоминаю детство, мохнатую, сладостно-пахучую, казавшуюся огромной елку, под колючую хвою которой я так любил забираться. Среди игрушек — хромоногий гном, похожий на мухомор, в красном, с большими белыми горошинами колпаке. Он прятался в самой густоте хвои, и оттуда хитро поблескивали глазки из черного гаруса.

Потому-то я, наверное, так и люблю музыку, что она рождает воспоминание о том, что было, грезилось, а может, и сбудется…

Слушая одну за другой части этого необыкновенного произведения — сюиты Мусоргского «Картинки с выставки», я вновь взглянул на программку. Оказывается, музыка была написана композитором под впечатлением выставки работ его рано умершего друга, художника-архитектора Виктора Александровича Гартмана. Каждая часть сюиты соответствует картинке художника: «Гном», «Старый замок», «Тюильри», «Быдло», «Балет невылупившихся птенцов», «Два еврея», «Рынок в Лиможе», «Римские катакомбы», «Избушка на курьих ножках», «Богатырские ворота». И снова, как уже не раз, возникал недоуменный вопрос: а что же представляют из себя эти самце «картинки», где их можно увидеть?

Сообщения словарей и энциклопедий были предельно лаконичны. Правда, удалось познакомиться с некоторыми высказываниями о Гартмане (1834–1873) выдающегося русского критика Владимира Васильевича Стасова, который в 1874 году и устроил посмертную выставку произведений художника. Стасов очень тепло отзывался о Гартмане, горюя о преждевременной смерти 39-летнего художника. Он утверждал, что его кончина даже более горестна для русского искусства, чем ранняя смерть исторического живописца Вячеслава Шварца. Просмотр каталогов художественных музеев не дал ничего: работы Гартмана в них не значились.

Узнав из разговоров с искусствоведами о том, что старый большевик Елена Дмитриевна Стасова (ныне покойная) принимает участие в издании трудов В. В. Стасова (ее дяди), я решил письменно обратиться к ней за советом. Ответ пришел скоро. Елена Дмитриевна рекомендовала связаться с Государственным Русским музеем. Ученый секретарь музея Л. П. Белановская ответила, что в этом уникальном хранилище русского искусства есть 14 гартмановских акварелей, 9 из которых — проекты павильонов для зоосада в Москве, а среди остальных — и это оказалось самым интересным — одна послужила Мусоргскому темой восьмой части цикла — «Римские катакомбы». Л. Белановская прислала и фоторепродукцию акварели.

Акварель изображает самого художника и архитектора Кеннеля, осматривающих подземелья. Мусоргский сопроводил ноты этой пьесы надписью: «С мертвыми на мертвом языке. Творческий дух умершего Гартмана ведет меня к черепам, взывает к ним, черепа тихо засветились».

Так началось мое знакомство с акварелями, вдохновлявшими Мусоргского. Спустя некоторое время при просмотре старых изданий, а именно в «Мотивах русской архитектуры» за 1875 год, мне удалось обнаружить воспроизведение еще двух разыскиваемых работ Гартмана — «Избушка на курьих ножках» (девятая часть цикла Мусоргского) и «Проект городских ворот для Киева» (так называемые «Богатырские ворота» Мусоргского, десятая часть).

После мрачной музыки «Катакомб» звучит пьеса «Избушка на курьих ножках», полная чисто русской сказочности. Любопытно, что на рисунке никакой бабы-яги нет, хотя ее шумливый полет красочно передает музыка… Мусоргский здесь развил фантазию Гартмана. Рисунок же представляет изящные и затейливые часики-ходики в виде избушки. Что же касается рисунка Богатырских ворот, то он находится в точном соответствии с величавым и торжественным финалом, завершающим сюиту.