Марк Уральский - Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

В письме от 29 сентября 1950 г. И.М. Троцкий подробно рассказывает Алданову о своем недавнем посещении Стокгольма:

В Стокгольме я виделся с проф<���ессором> Фре<���д>риком Бе<���е>-ком, с покойным историком литературы проф<���ессором> Ламмом, а также с Антоном Карлгреном. Первые двое — члены Нобелевского комитета. Карлгрен — эксперт по славянской литературе и профессор славистики. Встречался и с другими лицами, близкими к Нобелевскому комитету и осведомленными с его кулисами. Все они знают, что И.А. Бунин выставил Вашу кандидатуру в лауреаты. Почти все знакомы с Вашими произведениями. Единственное горе то, что вы эмигрант. В кулисах Нобелевского комитета царит тенденция присуждать премию только национальным писателям, и, по преимуществу, вновь образовавшихся государств. Индия, Пакистан и Израиль стоят на очереди. Виднейший кандидат от Израиля — Мартин Бубер, мыслитель, писатель и профессор Иерусалимского университета. <...> Томас Манн прилагает все усилия, чтобы литературная премия в этом году досталась Bendete Groce или Черчиллю. Шведы мечтают поднести премию своему поэту (забыл его фамилию 92), вышедшему из народа, из самых низов. Будь И.А. Бунин здоров — можно было бы кое-что в этом смысле предпринять. Со смертью Сержа де Шессена у нас никого в Стокгольме нет, кто мог бы, где нужно, словечко заговорить или нажать надлежащую кнопку. Лично я состою в переписке с двумя влиятельными членами Нобелевского комитета, но судя по их поведению, они, по-видимому, связаны с кем-то обещаниями 93. Вот, дорогой Марк Александрович, вкратце все, что могу сообщить по интересующему Вас вопросу. По секрету Вам скажу, что еще до войны И.А. меня всячески убеждал в необходимости завоевать для Вас Стокгольм. Он искренне стремился содействовать в заслуженном получении Вами Нобелевской премии. Но как преодолеть Ваше эмигрантское положение?

1о июля 1951 г. И.М. Троцкий пишет Алданову в Ниццу:

Дорогой Марк Александрович! Согласно вашей рекомендации, правление Литфонда ассигновало г. Сабанееву 25 $ и г. Постель-никову 9415 $. Прилагаю чек на 40 $ и дружески прошу означенные суммы передать Вашим протеже. Считаю нужным поставить вас в известность, что, согласно решению, принятому правлением, впредь все лица, обращающиеся к Литфонду за помощью, должны свои просьбы излагать в индивидуальной форме. Для Вас, дорогой Марк Александрович, вероятно, не без интереса будет узнать, что на 22 октября назначено общее собрание членов Литфонда, на котором правление даст отчет о его деятельности и ближайших планах, равно как расскажет о причинах, повлекших уход из правления некоторых его членов. От имени правления и моего собственного благодарю вас за приветы, переданные <���от> А.Я. Столкинда 95. <...>

P.S. Квитанцию прошу прислать в мой адрес.

В ответном письме от 16 октября 1951 г. Алданов сообщает И.М. Троцкому:

<...> Ваш чек был на мое имя, и я его послал в Нью-Йорк на свой счет в банке (хотя посылать из Франции деньги чеками не разрешено). Сабанееву я заплатил здесь в Ницце из своих франков по курсу черной биржи, — просил его этот курс узнать и указать мне, что он и сделал. По тому же курсу послал Постельникову франки в Париж. Прилагаю их расписки. Сумма во франках не указана, так как это и Фонду было бы не очень удобно. Рад, что Правление успешно работает. Слышал, что скоро начнется большой сбор. Желаю успеха. Если нужно поместить обычное обращение в «Н<���овом> р<���усском> слове», конечно, это сделаю. Сделает, наверное, и Тэффи. А если Бунин хоть чуть-чуть поправится (сейчас ему худо), то, без сомнения, напишет и он. <...> Надеюсь, что у вас все благополучно. У нас тоже, более или менее. Примите и передайте супруге наши самые лучшие пожелания.

Ваш М. Алданов.

Во всех последующих письмах М.А. Алданова к И.М. Троцкому, хотя по форме они в большинстве своем являются прошениями о материальной помощи тем или иным бедствующим литераторам, красной нитью проходит «нобелевская тема». Вот один характерный пример. В почтовой открытке, датированной, по-видимому, 1953-м (штемпель неразборчив) Алданов пишет Троцкому:

Дорогой Илья Маркович. Сердечно Вас благодарю за Вашу любезность, — эти пятьдесят франков <...> переданы по назначению (дело идет о Н.Я. Рощине 96). Очень мило с Вашей стороны. Как Вы живете? Когда будете в Париже? Шлю Вам самый сер-дечный привет и самые наилучшие пожелания. Ваш М. Ландау-Алданов.

P.S. Я, разумеется, давно послал д-ру Калгрену «Пещеру».

Однако во всех обращениях М. Алданова последних лет его жизни к И.М. Троцкому звучат нотки, присущие именно искренним исповедям . Недаром же Алданов непрестанно подчеркивает конфиденциальность своих посланий, что опять-таки свидетельствуют о симпатии и доверии, которое именитый писатель питал к своему адресату.

Письмо от 6 декабря 1953 г., лейтмотивом которого является тоскливое замечание: «У всех горе, трудная стала жизнь», — начинается с сугубо личной просьбы:

Пишу Вам по конфиденциальному делу, — пожалуйста, никому не показывайте этого моего письма. Я вчера получил письмо от Кадиша 97. Его положение (материальное, да и моральное), просто отчаянное. Как Вы помните, Фонд обещал ему помочь. Когда мы с Вами у меня прощались, Вы уполномочили ему сказать, что в ноябре ему будет дана ссуда. Я его, разумеется, повидал в Париже (отдал ему Ваше пальто, он был страшно рад и благодарен Вам) и сказал ему о предстоящей ссуде. Теперь он мне пишет, что ничего не получил. В чем дело? Вы помните, я много говорил о нем на октябрьском заседании Правления <...> Была записка от него. <...> Не будете ли Вы любезны, напомнить Фонду?

Далее сообщается о финансовых проблемах Веры Николаевны Буниной, которая после смерти мужа:

живет преимущественно на помощь друзей и почитателей, <���а поскольку — М.У.> правление <���Литфонда — М.У.> в принципе приняло решение послать <���ей> не менее 500 <���долларов — М.У.>, но по частям, <���просьба — М.У.> следить за тем, чтобы это не было забыто и чтобы деньги высылались каждый месяц».

После сакраментальной фразы:

Иван Алексеевич, знаменитейший из русских писателей, умер, не оставив ни гроша! Это memento mori, 98

— Алданов переходит к рассказу о своем положении:

У всех у нас дела не блестящие, не очень хороши они и у меня. Я подсчитал, что из моих 24 «рынков», т.е стран, где переводились мои романы, теперь осталась половина: остальные оказались за железным занавесом.... Сначала Гитлер, потом большевики... 99Прежде была маленькая, крошечная, надежда на Нобелевскую премию, — Иван Алексеевич регулярно каждый год, в конце декабря выставлял мою кандидатуру на следующий год. Теперь и эта крошечная надежда отпала: я не вижу, какой профессор литературы или союз или лауреат меня выставил бы. Слышал, что другие о себе хлопочут, — что ж, пусть они и получают 100, хотя, думаю, у русского эмигрантского писателя вообще шансов до смешного мало. <...>. Однако дело никак не во мне, а в Кадише и в Буниной. Я за них очень на вас надеюсь, дорогой Илья Маркович. <...> Если вы сейчас вне Нью-Йорка, то, пожалуйста, от себя напишите о Кадише Марку Ефимовичу <���Вейнбауму — М.У.>, не пересылая, конечно, моего письма, в котором он мог бы усмотреть упрек.