Иван Лучицкий - Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

А вокруг нее не было личности, которая была бы в состоянии возбуждать уважение, способна была бы твердо, неуклонно идти по одному пути. Со сцены сходили или сошли и были отодвинуты на второй план те талантливые деятели прежних лет, которые поддержали славу французского оружия и сильною рукою давили мятежных подданных. Монлюк, этот Баярд королевской власти, выполнявший без содрогания самые кровавые приказы, наводивший ужас везде, где только ни появлялся, отказался от участия в делах; его лета уже не позволяли ему действовать с прежнею энергиею, да он и сам сознал бесполезность, даже вред прежней системы действий; коннетабль Монморанси, искренно, даже до забвения интересов собственного дома, преданный королю и католицизму, давно умер; Таванн был при смерти, и его голос потерял прежнее значение, на его советы перестали обращать внимание; Лопиталь удалился от дел, и его дни были сочтены: слишком сильный удар нанесло его впечатлительной натуре известие о резне. Их место заступили новички, люди без роду и значения, которые зависели вполне от Екатерины Медичи и готовы были исполнять все ее приказы, но зато личности настолько ничтожные, что возбуждали к себе не столько ненависть, сколько отвращение и презрение. То были по большей части выходцы из Италии, ими наполнялись все места. Канцлер Бираг, занявший место Лопиталя, играл первенствующую роль. Но то был человек, более знакомый с военным делом, чем с делом управления государства, и все искусство в управлении полагавший в том, чтобы держать повсюду возможно большее число шпионов. Его происхождение — он был итальянец — делало его ненавистным, а его управление и привязанность к королеве-матери сделали его предметом всеобщего отвращения. «Говорят, — пишет об нем Джованни Микьели, — что он мало смыслит в государственных делах, что часто он делает то, чего не должно, и не делает того, что должно. Он не знает, когда надобно применить известную статью к какому-либо акту и когда не нужно, не понимает, почему в известных случаях следует выразиться так, а не иначе, да и к тому же отличается крайнею медлительностью, потому что все хочет делать сам» [1345] Relations des ambassadeurs vénitiens sur les affaires de France au XVIe siècle / Rec. et trad. M. N. Tommaseo. T. I–II. P., 1838. T. II. P. 254. . Другие деятели были не лучше, если даже не хуже. Видную роль играл Альберт Гонди, маршал Рец, сделавшийся фаворитом короля. Но он был итальянец, и этого было довольно. «Он родом из Флоренции, — пишет о нем Брантом, — и человек ловкий и лукавый, испорченный льстец и великий мастер притворяться» [1346] Brantôme P. Oeuvres complètes… T. X. P. 364. . А это не были качества, которые могли бы создать ему репутацию уважаемого лица. Правда, он был ловкий дипломат, доказавший свои способности своею деятельностью в Англии, но как государственный человек он был полная ничтожность. Да вдобавок об его происхождении рассказывали вещи, которые в глазах современников, привыкших гоняться за родословными таблицами, за древностью рода, могли производить самое дурное впечатление. «Я скажу о нем в двух словах, — говорит тот же писатель, — и считает это достаточным для характеристики лица: его дед был мельник, отец — банкир, а мать — сводница, заслужившая этим дружбу Генриха II» [1347] Ibid. . Достаточно прибавить, что он пользовался милостями королевы-матери, что он составлял часть ненавистного царства итало-галлов, чтобы понять каким авторитетом он мог пользоваться в глазах недовольных, если даже Брантом, придворный льстец и угодник, отзывается о нем дурно.

При таком составе правительства, при систематическом стремлении отстранить от участия в управлении знать и принцев крови, что возбуждало сильное неудовольствие, и самая правительственная машина действовала плохо; в государстве начинались смуты и великое шатание. Обещанное созвание Штатов в Компьене подверглось обыкновенной участи: его оттягивали все далее и далее, а общественное мнение почти единогласно требовало его; не только знать, даже крестьяне видели в них якорь спасения [1348] Mémoires de Tavannes // Collection Michaud. T. VIII. P. 467: «Demandent les estats généraux libres pour mieux vous informer de leur mal, lequel vous estant cogneu, ils s’asseurent de vostre clemence que le remede salutaire y sera rapporté». . Необходимость выйти из тягостного положения чувствовалась всеми, бремя, наложенное на Францию создающеюся властью, было слишком тяжело и вызывало все большее и большее неудовольствие. Беззаботность правительства, его нежелание предстать пред собранием государственных чинов было совершенно непонятно и грозило еще большими бедами. Лица, посланные Карлом IX, успели уже представить свои отчеты о состоянии Франции, и эти отчеты высказывали слишком разные истины. Закрывать глаза было невозможно, а правительство несмотря на это закрывало их.

Оказалось, что все и вся было недовольно правительством, и устами агентов правительства высказало свои жалобы. Жаловалось духовенство, Жаловались дворяне, жаловался и народ.

Жалобы народа были особенно сильны и подтверждали то обвинение, которое было брошено в лицо власти гугенотами, что правительство готово было бы разбить даже кости у крестьян, если бы знало, что в них находится серебро [1349] См.: Mémoires de l'estât. Т. III. P. 47–48. . Вот что писал Гильом Таванн, посланный в провинцию Бургонь: народ жалуется на то, что богослужение не совершают во многих местностях; что жизнь и нравы духовенства далеко не исполнены святости, а его члены предались всевозможным порокам; что места и судебные и административные заняты теми, кто имеет достаточно денег, чтобы купить их, а громадное число этих чиновников падает гнетом на народ, потому что правосудие продается дорого, а тот факт, что все эти чиновники свободны от податей и налогов, заставляет народ выносить еще большую тяготу. А тягота эта так велика, что заставляет их забывать первое зло. Жалуется народ и на то, что налоги, займы и субсидии, которые он выносит, в связи с постоянным и многолетним неурожаем, оставляют ему только одну душу, да и ту исстрадавшуюся и несчастную, — и на то, что переносить слишком много притеснений от солдат, как проходящих, так и находящихся у них на постое; они, эти солдаты, ничего не получают, и потому ничего не платят и облагают несчастные деревни, совершают, подобно врагам, всевозможные неистовства. «Мы не смеем жаловаться, — говорили крестьяне Таванну, — из боязни, чтобы солдаты из мести не подожгли наших домов и не отняли нашего последнего достояния» [1350] Mémoires de Tavannes // Collection Michaud. T. VIII. P. 466–467. . В донесении барона Фуркево [1351] Dévie C., Vaissètte J. Histoire générale de Languedoc. T. I–XV. Toulouse, 1871–1876. T. IX. № XXXVI («Discours au Roy de comportement de ses sujets etc.» (23 января 1574 г.) высказываются еще более горькие истины. «Между наших всех сословий очень мало связи и согласия; каждый сделался холоден, как лед, каждый думает лишь о себе, и все потеряли храбрость и не стыдятся объявлять, что они или оставлены на произвол судьбы его величеством, или что от него скрывают их бедствия и страдания». Народ отягощен страшно, а гугеноты пользуются этим и обещают освободить от налогов и тягостей всякого, кто пристанет к ним. Волнение охватило всю страну от мала до велика; все вооружены; всеми обуян военный дух, и можно опасаться революции или всеобщего восстания, «Дела, — пишет он, — ухудшаются с каждым днем, с каждым часом. Нет солдата с нашей стороны, который не пристал бы к гугенотам, видя, что нет надежды на получение жалованья, и даже те города и села, которые теперь оказывают повиновение его величеству, присоединятся к гугенотам, особенно, когда увидят, что их труд будет обезопасен».