Иван Лучицкий - Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

Но Екатерина Медичи не остановилась на этом одном и пошла еще дальше по пути, на который она однажды попала в ущерб собственным интересам, вопреки той политике, которой она с успехом следовала прежде. Открыто стала она замещать новые места итальянцами, новыми людьми, часто без роду и имени, окружила себя ими, постоянно совещалась с ними и перестала обращать внимание на тех, кто отличался знатностью рода, кому она прежде высказывала знаки своего расположения, не внимала их советам. Первую роль при дворе стали играть не принцы крови, не знатные старинные французские дворяне, а личности в роде Реца, Бирага, герцога Неверского, и вновь Гизы и кардинал Лотарингский, эти пришельцы и выскочки, соперники дома Монморанси, личности, ненавидимые большинством знати, искавшие популярности лишь у черни, выступили на арену деятельности. Королевский совет был составлен из лиц, заведомо враждебных знати и в частности дому Монморанси, и честолюбие дворянства не находило благодаря новой политике, усвоенной правительством, удовлетворения, а те, кто еще сохранил за собою прежнее положение в государстве, не пользовались влиянием, сделались предметом подозрений, недоверия, даже ненависти, да кроме того, если их оставляли в местах, или давали им поручения, как, например, Данвилю, то со специальною целью возбудить к ним недоверие в среде гугенотов. Роль, которую стали играть при дворе те личности, которые прежде добивались права жить в нем, которые были даже привлечены самою Екатериною Медичи, совершенно переменилась и обратилась в крайне унизительную и жалкую. Они были окружены шпионами; их комнаты, даже комнаты принцев крови, постоянно посещались по приказанию королевы солдатами для производства обысков; им не позволяли держать при себе больше одного лакея, отказывали в праве присутствовать при вставании и одевании королевы, не допускали под пустыми предлогами к королю, отказывали в аудиенции в присутствии всего двора [1487] Procès criminel contre la Mole // Mémoires de l'estât. T. Ill (deposition du Roy de Navarre). . Прежнее обращение исчезло, — maigre mine встречала часто опальных придворных; а тут присоединялось еще и вечное беспокойство, постоянная боязнь за свою жизнь. «Мои друзья постоянно извещали меня, — говорил король Наваррский перед судом, — что готовится новая Варфоломеевская ночь и что ни я, ни герцог (Алансон), также как и другие, не будем пощажены; кроме того, виконт Тюренн сообщил мне как факт, считающийся верным при дворе, что Виллеруа привез приказ совершить резню и что рождение сына ускорит мою смерть; некоторые из дворян моей свиты получили предостережение и совет от дворян, своих друзей, из свиты Гиза, перебраться из моего квартала, где они не безопасны, и Гаст, встретившись со мною, громко объявил мне, что как только Рошель будет взята, гугенотов и неокатоликов принудят заговорить иным языком. Я предоставляю вам обсудить, имел ли я право не верить всем этим предостережениям, а особенно предостережению со стороны лица, близкого к королю Польскому» [1488] Ibid. .

Все эти факты должны были оказывать сильное впечатление на людей, у которых честолюбие и тщеславие были врожденными качествами, качествами, которые Екатерина Медичи старалась всеми силами развить и поощрить, на людей, привыкших находить при дворе иное обращение, играть и в нем, и в государстве иную роль, а не ту, на которую они были осуждены теперь. И эти люди все более и более отшатывались от двора, все сильнее и сильнее стали стремиться выйти из своего унизительного положения.

Но Екатерина Медичи находилась в непонятном ослеплении насчет своих сил, казалось и не подозревала возможности дурного исхода дел, возможности присоединения недовольных и опальных дворян к врагам государства, поднявшим знамя бунта, я продолжала идти по прежнему пути, нагромождая одну ошибку на другую. Тогда как раз началась осада Рошели, взятие которой представлялось делом несомненным для правительства, ослепленного насчет положения дел и своих сил. Целая армия была снаряжена для этой цели, и к ней были присоединены все отрекшиеся от кальвинизма, все неокатолики, а также герцог Алaнсонский, король Наваррский, принц Конде, герцог Буиллон и многие другие личности, положение которых при дворе было одинаково дурно, которые вполне сочувствовали делу гугенотов. Екатерина Медичи рассчитывала на то, что одно присутствие при осаде Рошели корифеев партии, как и личностей, дружелюбно относившихся к Колиньи и только случайно избежавших одинаковой с ним участи, их участие в уничтожении одного из сильнейших оплотов кальвинистов, возбудят раздор в среде партии и ослабит ее силы, и без того уже почти уничтоженные (как она думала) Варфоломеевскую резнею. Напрасно маршал Таванн указывал на бесполезность, даже вред этой меры, напрасно доказывал он, что присутствие герцога Алансонского и короля Наваррского в лагере под Рошелью поведет лишь к тому, что Рошель не будет взята [1489] Mémoires de Tavannes // Collection Michaud. T. VIII. P. 408. , — его не слушали, ему не верили. А между тем он был прав и один понимал, какую ошибку делает правительство, отправился под Рошель всех недовольных, открывая им возможность сблизиться, сговориться на свободе.

Его предсказания оправдались. Едва только прибыл Бирон в лагерь, как сразу почти подметил признаки возникающих замешательств, происходящих от скопления разнородных элементов в армии. Не успел он приступить к осаде, на успешность которой он возлагал такие большие надежды, как тотчас же встретился с затруднениями, которые должны были в окончательном результате повести дело к неудачному исходу и которые вынудили у него сознание, что ему выпало на долю слишком тяжелое бремя возиться с армиею, находившеюся под его начальством [1490] Lettres et dépêchés originelles du maréchal Biron. Рукопись Императорской Публичной Библиотеки. Письмо под № 32: «Je suis en grande payne de ceste gendarmerie. De se que je me suis tousjours craint, j’ay cuidé (?) voir ung commançement qui est qu‘il y avoit des gens si pru affectionnés au service du roy et de Vostre, que quand il viendrait le temps de parachever l'oeuvre, qu'ils ne craindraient poinct d'essayer de me faire une défaite (?)». . Уже в конце декабря Бирон доносил королю, что солдаты обнаруживают крайнее неповиновение и что они открыто заявляют о своем желании разойтись по домам [1491] Ibid. Письмо под № 28: «Les gens d'armes commancent de voulloir se desbander à l’exemple de ceulx de M-r de la Vangnion et de son enseigne qui s’en est allé despuis mes derniers». То же повторялось постоянно и впоследствии. Вот что писал Бирон 12 января (ibid, № 33): «Madame! J’escripts à la haste au Roy pour luy faire entendre en quell estât est son armee et forces. Il y a… ung peu de desordre pour aulcungs de la aendarmerie aui s’en sont allés et s’en veullent aller; quant aux aultres, il est très necessaire d’en faire exemple». . То было простое проявление нарушения дисциплины, ясно выраженное не желание служить и драться, но начатое движение обратилось вскоре в более серьезное. В первом же письме, написанном после того, в котором изложено донесение об отсутствии дисциплины в армии, он говорит о вспышках, которые обнаружились с особенною силою среди солдат. «Ваше Величество! — пишет он королю, — вы послали меня осаждать Рошель, а вместо того я сам нахожусь в осаде. Капитан Мартен совершает всякие неистовства и ведет словесно и письменно самые странные речи» [1492] Lettres et dépêchés originelles du maréchal Biron. Письмо под № 29: «Sire! Je suis contrainct de Vous escrire ceste (lettre) pour les grandes plainctes et indignitez que nous ayons du cappitaine S. Martin. Et Vous pris. Sire, que m’ayant envoyé pour assiéger la Rochelle, (je suis) assigé (par) S. Martin., (lequel) tient des estranges propos… «Je suis contrainct, — прибавляет он, — de Vous escrire ceste lettre, et j’en ay advertis V. M-té de bonne heure». Как кажется, он участвовал впоследствии в заговоре Ла Моля и Коконна. . А эти речи были такого рода, что Бирон был вынужден прямо заявить королю, что он «гораздо более опасается Мартена, чем жителей Рошели» [1493] Ibid. «Et Vous assure, Sire, que j'ay plus de peur de luy que de ceulx de la Rochelle». . «Его речи, — пишет он в послании от 10 января, — чрезвычайно опасны и ужасны, и в состоянии заставить страшиться всякого» [1494] Ibid. Письмо под № 31. «Cappitaine 3. Martin tient des ter» ribles propos et dangereux, et aui font craindre ung chascun». .