Иван Лучицкий - Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

То воспитание, какое дала ему его мать, вечная опека, из под которой он не освободился почти до конца дней своей жизни, лесть и похвалы, которыми осыпали его придворные, блестящий двор и женщины, среди которых он проводил целые дни, — все это наложило на Генриха III глубокую, неизгладимую печать. Он стал отличаться непостоянством своего характера уже с первых дней своей юности, и тогда же изнеженность, слабость, любовь к суетным занятиям и спокойной жизни высказывались во всех его поступках. В то время когда его брат, король Карл IX, мечтал о военной славе и покорении Милана или предавался со всею страстью охоте, Генрих Анжу, тогда еще семнадцатилетний мальчик, с жаром занимался тоже охотою, но только другого рода. «Этот принц, — говорит о нем Джованни Корреро, — забавлялся домашнею охотою: ему доставляло удовольствие гоняться за дамами, и раз ему удавалось поймать хоть одну из них, он не так-то скоро оставлял ее» [1715] См. донесение Корреро в кн.: Relations des ambassadeurs vénitiens… T. II. P. 160. . А Давила отзывается о нем еще резче, представляет все его действия результатом «чересчур испорченной души» [1716] Davila H.-C. Historia delle guerre civili di Francia. Lib. VI. P. 241. . Все это принесло свои неизбежные плоды: его здоровье было крайне расстроено, и он утратил и ту небольшую долю храбрости, которой когда-то он отличался. «В настоящее время, — писал о нем в 1572 г. Джованни Микьели, — все его инстинкты храбрости, все великие планы, о которых он говорил, исчезли совершенно; он до того предался праздности, сладострастие до того завладело им, что это приводит многих в изумление. Большую часть времени он проводит среди дам, является к ним раздушенный, с завитыми волосами, с серьгами в ушах и с самыми разнообразными кольцами на руках. Трудно представить, до какой громадной цифры доводит он свои издержки, чтобы одеваться в наилучшие и элегантные рубашки, носить лучшее платье. Он употребляет тысячи способов, чтобы обворожить дам, раздает им ожерелья, стоящие громадных сумм, и получает от них все, чего только захочет. Он — правый глаз и душа королевы-матери, которая не оставляет его ни на минуту: куда бы она ни ехала, где бы ни находилась, — она всегда и его ведет за собою, часто даже и обедает вместе с ним» [1717] Baschet A. La Diplomatie vénitienne. P. 569–570. . Три года спустя, в 1575 г., когда Генрих был уже королем Франции, тот же посол доносил венецианскому сенату о Генрихе III: «Король обладает, без сомнения, достаточным количеством здравого смысла, и те, кто находится с ним в интимных отношениях, говорят, что у него нет недостатка в честолюбии, но в то же время он слишком добр и обнаруживает сильную склонность к тишине и спокойствию. Говоря по правде, он далеко не отличается тем горячим нравом, который свойствен всем молодым людям и принцам. Он чуждается всякого рода удовольствий и занятий, которые могут утомлять, как, например, охоты, игры в мяч, верховой езды, а также турниров и тому подобных вещей, и представляет в этом отношении полную противоположность и со своим отцом, и со своими братьями. Эта наклонность к изнеженной и спокойной жизни сильно подорвала те надежды, которые возлагали на него как на одного из замечательных военных деятелей, а это ослабило его авторитет, расширило круг влияния его брата, увеличило силы и смелость враждебной ему партии. Во Франции не питают уважения к человеку, который не любит войны, не ищет ее, будет ли то про-стой дворянин или принц [1718] Relations des ambassadeurs vénitiens… T. II. P. 234, 236. .

Понятно, что при том состоянии, в каком находилась тогда Франция, при том настроении умов, которое господствовало в ней, личность, подобная Генриху III, не только не была в состоянии хоть сколько-нибудь улучшить положение дел, оправдать те надежды, которые возлагала на нее Франция, а напротив, еще более ухудшила его. Действительно, с того момента, когда он получил известие о том, что он стал королем Франции, вплоть до самой смерти, этот человек не переставал совершать одну ошибку за другою, отталкивал от себя своими действиями и поведением всех тех, кто готов был искренно поддерживать его, а своим безумным мотовством, разбрасыванием денег во все стороны на самые непроизводительные вещи, на подарки дамам и миньонам, на содержание двора и на свой гардероб, довел свое государство и свою казну до полного истощения, и в самую критическую минуту вынужден был сделаться игрушкою в руках Гизов, отдаться им, чтобы спасти хоть один титул короля. Не прошло и года со времени его возвращения во Францию, как он сделался посмешищем всего народа, удобным предметом, на котором французы могли изощрять свое остроумие. Ни один его шаг, ни один проступок не пропадал даром: сидел ли он за изучением латинской грамматики, отправлялся ли с женою или любимцами в церкви или ловил собак, издавал ли приказ о новом займе и раздавал полученные суммы любимцам, — Париж и вся Франция узнавали об этом, и повсюду уже распевались по этому поводу стишки юмористического содержания [1719] Летуаль приводит в своем журнале множество стишков такого рода. См.: L'Estoile P. de. Registre du règne de Henry III // Collection des mémoires relatifs à l’histoire de France. T. XLV. P. 114, 124 etc. Cp.: Lenient Ch. La satire en France au Moyen âge. P., 1859. P. 350 ff.

То было выражением глубокого презрения к личности короля, но французы не ограничились этим одним. Действия и поступки короля вынуждали их к более решительному шагу, чем простое глумление над королем, и не только те, кто колебался еще пристать к гугенотам, но даже многие из тех, которые высказывали искреннее желание поддерживать Генриха, отшатнулись от него и перешли на сторону его врагов. Уже одно бегство его из Польши, бегство крайне позорное и унизительное для человека, на которого возлагалась теперь корона Франции, его продолжительное путешествие, разгульная и развратная жизнь в Венеции и других местах, — и это в то время, когда Франция находилась в крайне опасном состоянии, — могли возбудить сильное неудовольствие, даже презрение в среде верных его подданных. Но это все было ничто в сравнении с тем, что сделал Генрих во Франции. Он отдал герцогу Савойскому Пиньероль, Ла Перуз и Савиллон — три крепости, для завоевания которых было пролито столько французской крови, — и отдал их несмотря на протесты со стороны дворян и высших сановников государства, несмотря на то, что его громко обвиняли в позорной слабости [1720] Thou J.-A. de. Histoire universelle… T. VII. Lib. LVIII. P. 82; Lib. LIX. P. 89; Davila H.-C. Historia delle guerre civili di Francia. Lib. VI. P. 241. . То был крайне бесстыдный поступок: сдать эти крепости герцогу Савойскому было равносильно, по мнению знати, закрытию навсегда пути в Италию, закрытию арены для ее военных подвигов, так как эти крепости служили ключом к Италии. Понятно, как сильно раздражал знать подобный шаг со стороны короля, но этим одним он не ограничился. 6 сентября в сопровождении своей матери и брата Генрих вступил в Лион и здесь был встречен дворянством, съехавшимся сюда из разных концов Франции. Эти дворяне ждали хорошего приема, ждали милостей от короля и готовы были идти за него в огонь и воду. Но Генрих принял их гордо и холодно, отнесся к ним как полновластный владыка, старался показать им, что он стоит неизмеримо выше их, и оттолкнул от себя большинство знати, явившейся к нему с поздравлениями и предложениями услуг. В противность обычаям, принятым при дворе, под влиянием внушения своих приближенных, доказывавших ему, что он как король, как представитель божества на земле не должен унижать себя и своего звания сближением, фамильярным обращением со знатью и подданными, что он как абсолютный монарх, по одному желанию которого совершается все в государстве, должен окружать себя возможно большим блеском и пышностью, — он, говорю я, — решился радикально изменить законы придворного этикета. Мало того, что он не принимал толпившуюся в передних знать, запирался со своими миньонами в кабинете и толковал о новом каком-нибудь покрое платья, — он издал новый кодекс правил, определявший самым строгим образом все мелочи в жизни короля, все отношения его к придворным. Так, были назначены лишь определенные дни для приема дворян и других лиц государства, определено и то, кто имеет право входить к королю и в какую комнату и кто не может пользоваться этим правом, наконец, приказано устроить в столовой зале особую эстраду, на которой обедает король и на которой не могут обедать придворные. Вместе с тем Генрих распорядился увеличить до громадной цифры плату за места губернаторов провинций и за другие важные должности с целью доставить их своим людям, которые вполне готовы были подчиниться воле короля, не отличались знатностью рода, не употребляя для этого посредниками знатных лиц [1721] Matthieu P. Histoire des derniers troubles de France, sous les règnes des Roys Très Chrestiens Henry III et Henry IV… S. I., 1604. T. IV. P. 402–405; Thou J.-A. de. Histoire universelle… T. VII. Lib. LVIII. P. 83; Mézeray F. E. Abrégé chronologique de l’Histoire de France… T I–XIII. Amsterdam, 1740. T. III. P. 354–355; Relations des ambassadeurs vénitiens… T. II. P. 236. .