Иосиф Колышко - Великий распад. Воспоминания

И, наконец, – народность! Внешность Александра III, его сила и простота давали повод считать его в полном смысле слова царем народным. Репутация эта укрепилась за ним и на Западе. Но в чем же после раскрепощения 120 мил [лионов] рабов, когда открылось необозримое поле для превращения этих рабов в свободных граждан, в чем проявилось народничество этого царя? Мы не склонны здесь нанизывать меры, продиктованные царю дурными советниками. Ошибались и правители Запада. Однако при всех ошибках Людовика XVI, Филиппа Эгалитэ 80, Гогенцоллернов, Габсбургов и других западных владык, их стремление к повышению народного благосостояния и поднятию гражданственности с целью опоры власти на народ было несомненным. Революции на Западе делались не народами, а скорее, вопреки воле народов – третьим сословием. Что сделано при Александре III для укрепления в народе его гражданских и имущественных прав, т[о] е[сть] для создания в нем прочного фундамента царской власти? Если не считать института земских начальников и учреждения Крестьянского банка как орудия борьбы Витте с дворянством – не было сделано решительно ничего 81. Зато – водочная монополия, отравившая народ, и церковно-приходское обучение, скомпрометировавшее земское, наряду с эксцессами произвола земских начальников, отшвырнула 120 мил[лионов] бывших рабов к временам его рабства. Достаточно прочесть книгу одного из бывших земских начальников – Родионова («Наше преступление»), чтобы осознать, чем стал русский народ, «осенивший себя крестным знамением», под дланью правдолюбивого и трудолюбивого хозяина русской вотчины 82. И самые экономические реформы Витте, начавшие в России эру государственного коллективизма, разве они были направлены к поднятию народного благосостояния, а не к оборудованию денежной силой никшего самодержавия?!

У Александра III были: чувство власти, чувство миролюбия и чувство народной стихийной силы. Но эти чувства, не будучи переработаны в горниле сознания во всепоглощающий долг, в основу мировоззрения, в логику бытия, ни к чему его не обязывали. И консервативность, и самобытность этого венценосца были явлениями случайными, не имевшими корней в прошлом и не устремленными в будущее: как ни молод он был в эпоху великих реформ, он не только против них не протестовал, но, вместе с братом своим Николаем, разделял преклонение перед ними. Как ни антипатичны были ему немцы, он сознавал, что без них русскому материальному прогрессу не сдвинуться. Приходится допустить, что и консерватизм, и национализм этого царя были явлениями, не связанными с державностью и народолюбием, а со свойствами личности. Более чем Людовик-Солнце, Александр III мог сказать, да и говорил себе: «Государство – это я» 83.

Рисунок личности императора Николая II настолько же сложен, насколько прост рисунок личности императора Александра III.

Недруги Николая II-го, типа Витте, благоговея перед памятью Александра III, находили, что его сын – «полная противоположность отцу». Указывали на доминировавшую черту Николая II – коварство. Этому коварству Витте посвящал свои интимные беседы с друзьями и ему отвел целые страницы своих нашумевших «мемуаров».

Вот, напр[имер], как рассказывал он о своей первой незадаче по службе.

– Дело было в Ялте. Я заехал в Ливадию по дороге из Сочи. Никогда еще его величество не был со мной так ласков. Пригласил к завтраку, очаровал. Зная его натуру, я понял, что мне готовят удар в спину. Вернувшись в гостиницу, говорю жене: «Собирайся, возвращаемся в Петербург. Там ждет меня сюрприз». И впрямь, в Петербурге на столе уже ждал меня высочайший указ о расчленении моего ведомства (выделение из Министерства финансов Министерства торговли) 84. Сделанное в такой форме, без предупреждения меня, это была пощечина. Но, зная нрав его величества, я ему простил… 85

Корень недоразумения между ним и царем Витте приписывал страсти царя к интригам. По его словам, для Николая II не существовало крупных и малых интриг – в один котел сваливались им дела государственные и личные, отношения к министру и к приятелю. Лишь бы получался укол, встряска, крик удивления или боли. Садизм? Витте не шел так далеко. Он только отмечал, что, если всемогущество давало Александру III вкус к искренности и ощущение покоя, для сына его оно было стимулом фальши и вечного зуда неудовлетворенности. Про свою первую отставку Витте рассказывал так:

– Зная об интригах против меня придворной камарильи – Плеве, Безобразова и всей банды, орудовавшей на Ялу и в Порт-Артуре 86, – я неоднократно просил государя освободить меня, дать отдохнуть на посту посла в Париже или Берлине. Франция меня особенно притягивала ввиду моих дружеских связей с парижским правительством и моей виллы в Биаррице. Но и в Берлин я бы поехал с удовольствием. Его величество уверял, что это успеется, что я ему нужен, и что заменить меня некем. Шли месяца, и я уже забыл о своем решении. Царь был обворожительно любезен, банда присмирела. Я решил послать на Д [альний] Восток одного из моих сотрудников, самого неяркого, но добросовестного, – председателя Государственного] банка Плеске. Доложил царю. Тот согласился. В день моего очередного доклада царь телефонирует мне: «Привезите с собой Плеске». У меня что-то дрогнуло, но я сказал себе, что ведь царь никогда Плеске не видал и что это едва ли не самый серый из моих подчиненных. Я кончил свой доклад. Царь разглядывает ногти, дергает ус. И вдруг: «Да, Сергей Юльевич, вы хотели отдохнуть, так вот, я решил назначить вас председателем Комитета министров. Дел там немного… Должность – классом выше»… Смешок и злая молния чарующих глаз. «Позовите ко мне Плеске» 87…

Витте рассказывал:

– Из всех Романовых страсть к смакованию своим всемогуществом, к обывательской мести и обывательской мелочности была лишь у Николая II. Когда я был уже повержен, он старался причинить мне боль, где мог и как мог. Даже в деле бомбы, которую гр[аф] Буксгевден с Дубровиным и шайкой Союза русского народа заложили ко мне в трубу, даже в этом уже совсем грязном деле, по моим сведениям, не обошлось без царя 88. Мне доподлинно известно, что он прерывал доклады своих министров, чтобы посудачить с ними об этом деле, и велел Столыпину прекратить следствие, когда оно стукнулось о порог царского дворца…

О причинах, по которым Витте так резко отзывался о Николае II, не пощадив его даже за гробом, мы скажем в главе, посвященной этому временщику. Пока лишь отметим, что правда о последнем из Романовых, как ее высказали гр[аф] Витте и другие суровые судьи этого царя, перевита с неправдой.