Иосиф Колышко - Великий распад. Воспоминания

Правление это, целиком сконденсированное на упрочении власти мужа, на извлечении для себя наибольших выгод и на реванше за минувшие унижения, было правлением беспринципного оппортунизма и разложения всех здоровых сил страны. Не было уже речи о реформах. Не было даже речи о режиме. Вправо или влево кренился государственный корабль, в широкую глубь или на подводные рифы направлялся, хозяевам шикарного особняка («белый дом») на Каменноостровском было важно, чтобы в этот особняк не проникали parvenus [86] Выскочки (франц.). , чтобы на приемах министерши преобладала титулованная знать, а на обедах – великие князья. Чтобы повар Витте был лучше повара Половцова и вел[икого] кн[язя] Владимира Александровича, чтобы м[адемуазе]ль Витте, рожденная от безвестного врача Лисаневича, обрела мужа среди родовой знати 351, чтобы не м[ада]м Витте стучала в двери этой аристократии, а аристократия стучала в ее двери.

Соответственно этим целям, министр финансов стал чем-то вроде главноуправляющего разорявшихся великих князей и магнатов (вел[икого] кн[язя] Михаила Николаевича с детьми, Владимира Александровича с детьми, Ольденбургских, Лейхтенбергских, Воронцовых-Дашковых, Нарышкиных и т[ак] д[алее]), скупая в казну их имения, выдавая ссуды, сочиняя и проводя уставы, строя к их имениям железные дороги, словом – за счет государства ублажая ту силу, что властвовала в большом и малом дворах.

Россия, понятно, от этого не беднела – Витте был достаточно умен, чтобы примирить интересы частные и общие. Но правящий слой ее постепенно развращался и чрезвычайно запутывались нити влияний на царя. С тех пор, как м[ада] м Витте перепрыгнула порог двора и стала центром великосветского внимания, Николая II так сильно дергали то вправо, то влево, так окрутили нитями, завязывавшимися в «белом доме» на Каменноостровском и в министерском доме на Мойке, что трижды изготовленный и лежавший на царском столе указ об отставке Витте чудом превращался в благодарственный рескрипт. И только предтече Распутина – Безобразову – в союзе с Плеве удалось неожиданным наскоком сзади свалить временщика. Длительностью своей власти при Николае II Витте обязан исключительно ловкости рук своей супруги, вдохновлявшейся умницей ее сестрой м[ада]м Хотимской.

Но ловкость рук м[ада]м Витте не ограничивалась дворами и знатью, – она в той же мере простерлась и в сторону плутократии. С заднего крыльца и без доклада входили в министерские апартаменты банкиры и дельцы, – входили не к министру, а к министерше. Великих князей сменяли братья Рафаловичи, Ротштейны, Каменки, – повелители банков, хозяева биржи. Свою власть Витте укреплял не только связями, но и финансовой политикой, под лозунгом: «enri-chissez-vous!».

Сигналом к тому послужила смерть Александра III. Биржи встретили ее общим подъемом (превратившимся в свистопляску). Началась эпоха грюндерства.

Из Парижа, Брюсселя, Берлина нагрянула в Петербург куча дельцов, часто сомнительного прошлого, с наглыми предложениями. Когда их спрашивали, есть ли у них деньги, они отвечали: «Будут, когда мы получим концессии». И они получали эти концессии, если находили ход в гостиную мадам Витте. А ход этот вел либо через близкие м[ада]м Витте банки (Русский для внешней торговли, Международный, Азовско-Донской), либо через представителей аристократии, завсегдатаев этой гостиной.

Прежде чем перейти ко второй, пореформенной эпохе властвования над Россией Витте, хотелось бы хоть поверхностно зафиксировать след, оставленный на русской жизни его молниеносными материалистическими реформами. След этот ярче всего обозначался в местах людского скопления – в столицах, фабричных и торговых центрах. И он весь отобразился в явлении, до Витте чуждом России, – на спекуляции деньгами и ценностями, на поднятии со дна жизни к поверхности ее лиц и учреждений, руководивших этой спекуляцией. Я имею в виду банки.

В нищей, полуголодной стране трепался весь обмотанный роскошью, весь просоченный жадностью, сотканный из бездушия и эгоизма, банковский сгусток. Отделившись от отощавшего российского тела, сгусток этот попирал расступавшуюся перед ним толпу. Апогея цинизма он достиг в разгар великой войны, вспухнув до гомерических размеров при Керенском, чтобы лопнуть у ног Ленина.

Русские банки времен Витте из объектов истории стали субъектами ее. Они оперировали почти целиком на средства Государственного банка. Администрация этих банков при фикции выборности была по существу чиновниками Министерства финансов. А так как биржу составляли именно они, то ясно, что и биржа, с ее взмахами вверх и вниз, с ее аппаратом обогащения и разорения была филиалом Министерства финансов.

Чтобы сделать банки гибче и услужливее, Витте выписал для руководства ими немецких и австрийских банковских служащих и создал банковские уставы, делавшие эти учреждения пешками в руках его кредитной канцелярии.

Одним из первых вызванных Витте иностранных банкиров был знаменитый Ротштейн, имя которого одно время конкурировало с именем самого Витте. Ротштейн был вызван Витте из берлинского Deutsche Bank для управления петербургским Международным банком. Уродливой внешности, нагло грубый в обращении, он был гением банковского дела. И он мгновенно влюбился в Витте, став его ближайшим сотрудником по насаждению русской промышленности. Но одновременно он влюбился и… в Россию. И влюбился так, что рассорился с Витте, вернее, с м[ада]м Витте. Русская мощь и безграничность русских ресурсов произвели на берлинского еврея столь ошеломляющее впечатление, что вопреки расчетам министра финансов, он повел собственную политику. За свой страх и риск он основал бездну русских предприятий (золотопромышленных, марганцевых, нефтяных и пр[очих]), разорился и умер 352. Единственный из своры тогдашних банкиров он был в стороне от биржевых манипуляций этой своры и мечтал о будущем России. Но выученики и заместители его, г[оспода] Вышнеградские, Шайкевичи, плыли уже в фарватере «белого дома».

Почти вся русская индустрия и добрая часть торговли при Витте были в сфере посредственного и непосредственного влияния банков. Все, что насаждал Витте (а он насадил около трех четвертей всех русских фабрик и заводов), насаждалось через посредство банков. Схема была простая. К Витте обращались русские или заграничные предприниматели. Вносили устав. Дело обделывалось «посредниками». Уставы, прошения, гарантии, – все это были формальности предрешенного дела. Но когда кончали с формальностями, Витте обыкновенно ставил условием, чтобы дело финансировалось тем или иным, более или менее ему угодным банком. Это значило, чтобы данный банк выпустил в публику данные акции и внес в Государственный банк часть обусловленного акционерного капитала. Само собою разумеется, что выбор этого банка был заранее предрешен – первую свою мзду «посредники» получали с этого банка. И банк этот раньше официальных шагов успевал условиться с людьми Витте. Словом, дело делалось в двух плоскостях: официальной и приватной. В большинстве случаев авансы получались тогда, когда и устав еще не был написан. В крупных же размерах дележка начиналась по выпуске акций. Министр финансов устанавливал не только номинальную, но и выпускную цену акций. Собака зарыта была в последней. Если, например, сторублевую акцию запускали на биржу по 125 руб., то с одного маха зарабатывалась одна четверть акционерного капитала (т[о] е[сть] миллионы). Но выпускная цена была лишь фикцией: новые акции, еще до появления их на бирже, вздувались и проникали в публику по двойной и тройной ценам. Миллионные барыши помножались на два, на три, на десять. Акции, напр[имер], пресловутого Золотопромышленного общества, впоследствии перекрещенные в Ленские («Лена Захаровна»), акции Парвиайнен, Табачные, Салотопа, Лесные и др., доставались публике чуть ли не по удесятеренным ценам. Это был заработок банков – законный.Это была премия банкиров. Из нее выплачивались маклерские «посредникам», проводившим дело чиновникам, поездки, кутежи и расходы по делу. Второй, высший сорт участников, получал не деньгами, а акциями. Делалось это младенчески просто. Банкир Рафалович (или другой) приезжал, напр[имер], к м[ада]м X. или другой сановной даме, и предлагал им подписаться на известное количество выпускаемых акций по номинальной цене. Так как денег на это не требовалось, дамы обыкновенно не давали себя долго упрашивать. А по выпуску акций им присылался счет с нулем в дебете и солидной цифрой в кредите. Третьей квитанцией дележа являлись сами банкиры. По уставу банка и по присяге каждый банкир должен был работать лишь на пользу своего банка. В эпоху Витте все уставы, законы и присяги были отменены. Ни один банкир не брался за дело, пока не были оговорены сначала его личные прибыли, а затем уже банковские. Банкир, как и знатные дамы, тоже записывал на себя акции по номинальной цене. И только остаток от этого дележа оставался за банком, как банковская прибыль (весьма нередко превращавшаяся в убыток).