Иосиф Колышко - Великий распад. Воспоминания

Типом, близким к Утину, был и другой банкир, Тимирязев. Служебная карьера его была еще более яркой, чем Утина. Витте посадил его своим агентом в Берлине. И было это в пору, когда Берлин играл огромную роль в карьере Витте. Тимирязев, вошедший в милость к Вильгельму, оказал Витте немалые услуги, – об одной из них я расскажу ниже. В награду Витте взял его в свой «конституционный» кабинет министром торговли. Но, в противоположность Дурново, Тимирязев оказался слишком конституционным. Из кабинета его удалили и посадили членом правления Брянского общества. А оттуда – председателем правления Русского банка. Этот высокий, худой, благообразный старичок с той же лисьей, как и Утин, но более культурной, более сановной физиономией, в противоположность Утину, не шумливый, не экспансивный, а с вечной улыбкой себе на уме, – был всему Петербургу известен как милейший Василий Иванович. Он был тоже оппортунистом и тоже мечтал объединить служение отчизне и Мамоне. При восхождении звезды Столыпина он оглядывался с презрением на опального Витте, подыгрывал премьеру; при падении же этой звезды подыгрывал кадетам. А став банкиром, пытался идти в ногу с Рафаловичами, Путиловым, Вышнеградским и Каменкой. Но как делец был ступенью ниже Утина. Получая 200 тысяч содержания, он лишь поправлял свои дела, но, кажется, однако, их не поправил. Пытался примазаться к большевикам. Но не успел и в забвении скончался 361.

Более счастливым в этом смысле оказался тоже экс-сановник, коллега Тимирязева по Русскому банку Давыдов. Этот красавец мужчина, высокий, стройный, чернобровый, попал какими-то судьбами в директоры Кредитной канцелярии при Витте. А это значило – в поводыря банков и банкиров. Каким чудом после гениального, но несуразного Малишевского, творца золотой валюты, оказался в его кресле красавец Давыдов, бойкий, но решительно ничем не выделявшийся – тайна Витте, или г[оспо]жи Витте. Но в кресле этом Давыдов сидел долго, вплоть до перевоплощения своего в банкиры. А перевоплощение это случилось донельзя просто. Директор Кредитной канцелярии вызвал к себе директоров Русского для внешней торговли банка, и результатом их конфиденциальных переговоров явился написанный Давыдовым контракт с самим собой, делавший его директором-распорядителем сего банка, с окладом в 200 тысяч рублей плюс тантьемы. Вкупе с Тимирязевым Давыдов несомненно украсил головку модного за границей банка на Большой Морской, но делячеством, как и Тимирязев, не отличался. Поправил ли он свои дела, не знаю, но после революции сумел превратить часть своего состояния в картины и переправить их в Швецию. Кажется, он с честью управляет ныне каким-то французским банком.

Позднее других возникшим банком был Азовско-Донской. Хозяин его Каменка служил когда-то в Таганроге у бр[атьев] Поляковых. По общему мнению, это был один из талантливейших финансистов своего времени и одним из чистейших в банковском смысле. Выстроенный им на Большой Морской банк по стилю и убранству соперничал с Международным. Полная противоположность покойному Ротштейну, этот благообразный, не экспансивный еврей замкнулся в рамках строго банковских операций, втянув в орбиту своего банка лишь несколько весьма солидных, не грюндерских дел. Каменка стал банкиром кадет, – но несколько на иной лад, чем Утин октябристов. По крайней мере, кадетам он мест не раздавал и их влиянием на дела банка не пользовался. Каменка и в эмиграции остался авторитетом в русских банковских делах 362.

Из банкиров экс-сановников можно еще назвать председателя правления Сибирского банка Груба. Банк этот долгое время управлялся маленьким юрким еврейчиком по фамилии Соловейчик. Кажется, пост этот Соловейчик унаследовал от своего отца, основателя банка. Не знаю, что в нем было сибирского, но банк, приютившийся на Невском, между Международным и Азиатским, представлял собою тип одного из наиболее посещавшихся спекулятивной публикой и был центром «афер». В Сибирском банке была вечная толчея и маленькая биржа. К Соловейчику тянулось все, что после открытия банковской эры Витте искало дел и наживы. Это не была публика Международного, Азиатского, Русского, Азовского банков – это был второй сорт дельцов, порой затмевавший сорт первый. И Соловейчик, как У тин и Каменка, пытался связать экономику с политикой, и нарвался на Горького (финансируя его газету в 1905 г.). Впоследствии ему едва удалось отмыться от «Буревестника»; но банк до самой преждевременной смерти Соловейчика торговал бойко. Специализировался он на делах, которые, по тем или другим причинам, отвергали другие банки. Однако по смерти Соловейчика и приглашении на пост председателя бывшего директора Персидского банка, Груба, человека высокой честности и порядочности, характер дел Сибирского банка резко изменился. Если бы не революция, банк этот под эгидой Груба, несомненно, выдвинулся бы на первые места.

Были еще банки: Юнкера, Вавельберга и банкирские конторы, обламывавшие крупные дела. Особой известности достигла контора Захария Жданова 363, специализировавшаяся на спекуляции акциями Ленского золотопромышленного общества, ходившими на бирже под кличкой «Лена Захаровна». Сам Жданов был темного происхождения, и дела его неоднократно служили материалом исследования прокурорского надзора. Что не мешало ему сделать большие миллионы и играть на бирже крупную роль. Из небольших контор в крупные банки превратились Юнкер, Нелькен, Вавельберг. И все это вращалось в золотой пыли, ворочая миллионами, зажигая публику огнем спекуляции и наживы. Были и отдельные лица, по своему значению игравшие роль банков. Самой крупной и яркой из них был известный всему Петербургу Манус 364.

Лет 30 тому назад в Петрограде появилась книга «Преступный Петербург». Одна из глав этой книги посвящена Манусу 365. Свою деловую карьеру этот господин, без признаков образования и воспитания, начал с весовщика на Царскосельской ж[елезной] д[ороге], а кончил директором многих заводов, страховых и транспортных обществ, обладателем состояния в 60 милл[ионов] золотых рублей и штатским генералом. Мануса знал весь деловой Петербург. Без Мануса не обходилось ни одно темное банковское дело, ни одна эмиссия, ни одна «комбинация». Манус знал «тайны» всех банков, читал сквозь их показную бухгалтерию. Он их шантажировал в печати, на общих собраниях, в министерствах. Этот хам с манерами кабацкого вышибалы ставил свои условия: или – или. Ни перед чем не останавливаясь, оглушительным гвалтом затушевывая собственную свою роль, он заявлял, – почти всегда талантливо и точно – «ошибки» своих жертв. А так как в этих «ошибках» погрязла почти вся русская экономика времен Витте, портфель Мануса был всегда полон пикантными досье. Довольствуясь сначала относительно скромными подачками, когда русские банки лишь вступили на путь уголовной ответственности – Манус, в эпоху Витте и Коковцова, когда Путиловы и Давыдовы достигли зенита своего могущества, соответственно повысил свою таксу. Налаживалось все это чрезвычайно просто.