Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

На вечере в дружеском доме Мещерских-Карамзиных 24 января Александр Сергеевич, по словам Софи Карамзиной, скрежетал зубами [1448]. Хозяйка дома Мещерская описала состояние поэта следующим образом: «…я была поражена лихорадочным состоянием Пушкина и какими-то судорожными движениями, которые начинались в его лице… при появлении будущего его убийцы» [1449].

В течение 20 лет поэт поддерживал дружбу с семейством Карамзиных. Вдова историка осталась самым преданным другом поэта. После свадьбы Дантеса она имела решительное объяснение с ним. Дантес вспомнил о беседе с Екатериной Карамзиной при встрече с Андреем Карамзиным на водах в Баден-Бадене. «В её глазах, — сказал Жорж, — я виновен, она мне всё предсказала заранее, если бы я её увидел, мне было бы нечего ей отвечать» [1450]. Екатерина Карамзина всем существом чувствовала приближение катастрофы, пыталась защитить Пушкина, но ничего сделать не могла.

Недруги рассчитывали опозорить Пушкина грязной сплетней. Клевету распространяли приятели Дантеса — Трубецкой, жена кавалергарда Идалия Полетика и пр. Участие Трубецкого не было случайным. Любовь императрицы к красавцу кавалергарду надёжно ограждала его от неприятностей. Старик Геккерн знал, что через Трубецкого сможет довести до сведения императорской семьи любую молву, порочащую Пушкина. Он отвёл царице роль, о которой она даже не догадывалась.

В ноябре 1836 г. вмешательство Николая I помешало Геккернам довести игру до конца. В январе 1837 г. посол пытался втянуть в интригу царицу. Его надежды оправдались. Тотчас после дуэли императрица писала 4 февраля 1837 г. Бобринской: «Итак, длинный разговор с Бархатом (князем Александром Трубецким. — Р.С. ) по поводу Жоржа… Я знаю теперь всё: анонимное письмо, гнусное и всё же частично верное» [1451]. Пушкин либо был рогоносцем, либо не был. Почему же царица утверждала, что гнусный пасквиль был «частично верен»? Как видно, её убедил рассказ Трубецкого о «великой» любви, связавшей Дантеса и Наталью. Разговор был долгий, и фаворит Александры Фёдоровны не мог умолчать о «несомненной» связи Пушкина с сестрой жены.

В ноябре 1836 г. Геккерны опозорили Екатерину. Теперь они хотели сделать то же самое с Александриной. Семью поэта ждали новые испытания. Никто, даже царь, не властны были над людской молвой. Остановить её разрушительную работу было невозможно. Если бы клевета оставалась анонимной, можно было бы оставить её без внимания. Но Александрина назвала имена клеветников, и Пушкин не мог оставить их безнаказанными.

Не один Вяземский проклинал клеветников Пушкина. Андрей Карамзин, пользовавшийся дружеским расположением поэта, писал: «Разве Пушкин принадлежал ей (знати. — Р.С. )? С тех пор, как он попал в её тлетворную атмосферу, его гению стало душно, он замолк… отвергнутый и неоценённый, он прозябал на этой бесплодной, неблагодарной почве и пал жертвой злословия и клеветы» [1452]. В черновике письма к Бенкендорфу Жуковский писал о гибели Пушкина: «…тысячи презрительных сплетен, из сети которых не имел он возможности вырваться, погубили его» [1453]. В том же письме Жуковский подчеркнул губительность сплетен: «…клевета, как бы она впрочем нелепа ни была, всегда достигает своей цели, и легче сдвинуть с места гору, нежели стереть то клеймо (пятно), которое клевета налагает» [1454].

Михаил Юрьевич Лермонтов был верным приверженцем и почитателем Пушкина. Из его сердца вырвались слова:

В объяснительной записке, затребованной властями, Лермонтов живо описал прения, возникшие по поводу дуэли Пушкина. Одни, узнав о поединке, оправдывали поэта, другие говорили, «что Пушкин — негодный человек и прочее…» Продолжая мысль, Лермонтов писал далее: «Не имея, может быть, возможности защитить нравственную сторону его (Пушкина. — Р.С. ) характера, никто не отвечал на эти последние обвинения» [1455]. Итак, в первый момент после смертельного ранения Пушкина даже его доброжелатели избегали высказываний по поводу «нравственной стороны его характера».

Юность поэта была бурной. В молодости он любил рассказывать о себе невероятные истории и небылицы, которые со временем дали пищу для фольклора. Слава ловеласа подобно шлейфу волочилась за поэтом в зрелые годы, доставляя ему нравственные мучения. Даже некоторые из друзей были застигнуты врасплох клеветой, преследовавшей его в последние дни жизни.

Высокопоставленные современники, писавшие о дуэли, считали непременным долгом упомянуть о его сомнительной репутации и нравственных недостатках. Жена великого князя Михаила Павловича, благоволившая к поэту, писала мужу: «Увы, мои предвидения слишком осуществились, и работа клики злословия привела к смерти человека, имевшего, несомненно, наряду с недостатками, большие достоинства. Пусть после такого примера проклятие поразит этот подлый образ действия, пусть, наконец, разберутся в махинациях этой конгрегации, которую я называю комитетом общественного спасения, и для которой злословить — значит дышать» [1456].

Недоброжелатели чернили Пушкина, объявляя, что его безнравственность, его поведение подрывают моральные устои общества. Они пытались раздуть скандал и подвергнуть поэта нравственной казни. Великая княгиня имела основания писать о некоем Комитете общественного спасения, избравшем подлый образ действий и погрязшем в махинациях. Под видом защиты морали члены этой «конгрегации» травили Пушкина с такой же бесчеловечностью и рвением, с которым французские революционеры из Комитета общественного спасения физически уничтожали своих врагов. Великая княгиня была единственной из членов царской семьи, требовавшей разоблачения вдохновителей интриги. Но и она не решилась назвать по имени клеветников, погубивших Пушкина.

Вяземский обличал «некоторых людей в некоторых салонах высшего общества», «некоторых из коноводов нашего общества», в которых нет ничего русского [1457]. Можно догадываться, что Вяземский имел в виду прежде всего салон австрийца Нессельроде — главный бастион «Конгрегации злословия». Графиня Нессельроде была ближайшей приятельницей посла Геккерна и постоянно принимала участие в совещаниях, происходивших в доме Геккерна накануне дуэли. В роковой день поединка она оставалась у него до полуночи.

Вяземский не обвинял «коноводов» из высшего света в кровопролитии. До поединка молва, порочившая поэта, не стала достоянием большого света. Клевета была подхвачена «Конгрегацией злословия» после смертельного ранения Пушкина. Это возмущало Вяземского более всего. Высокопоставленные лица употребили все средства, чтобы повлиять на общественное мнение и оправдать убийцу. Как подчёркивал Вяземский, они «не приняли никакого участия в общей скорби. Хуже того, — они оскорбляли, чернили его (поэта. — Р.С. ). Клевета продолжала терзать память Пушкина, как терзала при жизни его душу» [1458].