Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

Что касается друзей Пушкина, они сделали всё, чтобы спасти доброе имя вдовы.

Власти не желали допустить погребения Пушкина в столице, так как похороны привлекли бы множество народа. Ещё 29 января Жуковский подал царю записку с указанием на то, что имение Пушкина, где предполагалось хоронить тело, обременено долгами; псковскую деревню «могут продать; вместе с нею и прах Пушкина может сделаться собственностью… заимодавца, и Русские могут не знать, где их Пушкин» [1705]. На другой день царь согласился на то, чтобы казна очистила от долгов и отдала семье погибшего заложенное имение отца поэта село Михайловское [1706]. 30 января утром Тургенев записал: «…ещё не знают здесь ли, или в псковской деревне его предадут земле»; «лучше бы здесь, в виду многочисленной публики, друзей и почитателей его». В 2 часа дня 30 января Тургенев отметил в письме: «Кажется, решено, что его повезут хоронить в деревню» [1707]. Два вопроса — о месте погребения и о милостях государя, возможно, были увязаны между собой.

Вопрос о месте последнего упокоения отнюдь не был при жизни безразличен для Пушкина. За семь лет до гибели он написал такие строки:

«Ближе к милому пределу» означало: ближе к родовому гнезду, ближе к природе. Смерть обнаруживала не только мимолётность человеческого бытия, но и ставила человека лицом к лицу с природой, вечностью.

Сельский погост — часть природного ландшафта — обладал в глазах поэта неоспоримым преимуществом перед «публичным» городским кладбищем, воплотившем всё безобразие смерти.

В марте 1836 г. в Петербурге скончалась мать поэта. Сын похоронил её не на столичном кладбище, а неподалёку от родового сельца Михайловского, в ограде Святогорского монастыря, где были погребены её отец Осип Абрамович Ганнибал и мать Мария Алексеевна. Схоронив матушку, Александр пожертвовал монастырю деньги на свою могилу [1708]. Выбор Пушкина определялся его любовью «к отеческим гробам», родной земле. Николай I преследовал свои цели, когда велел похоронить поэта в провинции. Но его решение соответствовало последней воле погибшего.

Иностранные дипломаты связывали с именем Пушкина деятельность так называемой «русской партии». В конце 1835 г. поэт подготовил к изданию Записки бригадира Моро де Бразе. По поводу партий в России автор Записок высказал мысли, не утратившие актуальности и в пушкинское время, через сто лет. Сочинение бригадира было посвящено Прутскому походу Петра I. Судьбу кампании решил военный совет, созванный на Днестре. Одни члены совета составили «партию русских», другие — «партию немцев». «Это разделение на две партии в России, — значится в тексте, — признано всеми. Русские, когда им везёт, и слушать не хотят о немцах; но коль скоро по своей неопытности попадут они в беду, то уже ищут помощи и советов у одних немцев, а русская партия прячется со стыдом и унынием; её не видать и не слыхать» [1709]. После похода де Бразе и большая часть генералов из «немецкой партии» были прогнаны с царской службы.

За несколько недель до дуэли А.И. Тургенев вёл оживлённый спор насчёт партий с д’Аршиаком: «К Аршияку, — писал он в дневнике, — С ним о партии русской и немецкой в России: я доказывал, что партий сих нет, что протестанты вступают в православие, что нет ненависти к полякам и пр.» [1710]

Полунемецкая бюрократия и дипломаты упорно настаивали на том, что Пушкин был вождём русской партии. Смерть Пушкина, писал вюртембергский посол князь Гогенлоэ, обнаружила, «насколько сильна и могущественна чисто русская партия, к которой принадлежал Пушкин» [1711].

К «русской партии» причисляли тех, кто ценил русский язык и культуру, отдавал должное гению Пушкина.

Пушкин никогда не был главой партии, политическим реформатором, обдумывавшим планы переустройства всего общественного строя, пытавшимся добиться влияния на личность самодержца ради достижения сугубо политических целей. В кругу либералов поэт был либералом, но и среди консерваторов он не чувствовал себя чужим. В любом случае он оставался патриотом своей страны. Не соглашаясь с Чаадаевым, Пушкин писал в 1836 г.: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с Вами согласиться… клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал» [1712]. Поэт любил свою страну и вместе с тем проклинал её. Будучи в ссылке в деревне, поэт писал Вяземскому в мае 1826 г. «Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда. Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я и месяца не останусь» [1713]. Примерно за полгода до гибели он писал жене: «…чорт догадал меня родиться в России с душою и с талантом» [1714].

Пушкин не мог не принадлежать к «русской партии». Начало XIX в. было важнейшим этапом развития русского языка и всей национальной культуры. Её замечательной чертой было то, что она не отгораживалась от мировой культуры, а формировалась как часть этой культуры.

Убийство Пушкина пробудило общественные силы и настроения, находившиеся, как казалось, в состоянии глубокой летаргии. Власти были всерьёз встревожены, заметив, что возмущение и негодование охватило разные круги общества. Прусский посол Либерман записал «странные речи», которые произносил неизвестный ему офицер, называвший убитого поэта «чуть не единственной опорой, единственным представителем народной вольности» [1715]. Либерман, Геккерн, другие дипломаты акцентировали внимание на том, что общественный протест исходил не от высшего класса. Но их утверждения были полуправдой. В пользу Пушкина высказалось всё столичное население — от дворян до мещан и простонародья.