Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

Архивы сохранили два текста «письма Пушкина», не им составленные. Один текст писан рукой Жуковского, другой — Дантеса. Если бы Пушкин послал своё письмо с отказом от дуэли по назначению, оригинал сохранился бы в архиве дипломата. Но названного письма в архиве Геккернов нет. Нет его и среди бумаг Пушкина.

Копия пушкинского письма, писанная Жуковским, является черновиком. В ней имеются пометы, не принадлежащие Жуковскому и сделанные более тёмными чернилами. После слов «по слухам», несколько выдаваясь над строкой, стоит жирный вопросительный знак, выведенный неизвестной рукой. Выделенное слово кроме того подчёркнуто жирной чертой и перед ним проведена черта, наподобие скобки. Ещё один вопросительный знак выставлен после слова «случайно» [1032]. Пометы подтверждают, что письмо было черновым документом, подлежавшим правке.

Проект послания Пушкина сопровождали краткие инструкции посреднику. В самом конце страницы рукой Жуковского приписаны строки: «…в случае, если господин Геккерн потребует указать причину вызова». В ответ следовало объявить: «За то, что он вёл себя по отношению к моей жене так, как я не могу перенести…» Заявление от первого лица доказывает, что Жуковский писал черновик под диктовку Пушкина.

Текстологическое сравнение не оставляет сомнения насчёт взаимосвязи вариантов Жуковского и Дантеса. Вариант Жуковского: «Узнав случайно, по слухам, что г-н Ж. Геккерн решил просить руки моей свояченицы мадемуазель К. Гончаровой, я прошу г-на барона Геккерна-отца соблаговолить рассматривать мой вызов как не бывший» [1033]. Вариант Дантеса: «…я прошу г. Ж. де Г. благоволить смотреть на этот вызов как на несуществующий (не бывший. — Р.С. ), убедившись случайно, по слухам, что мотив, управлявший поведением г. Ж. де Г., не имел в виду нанести обиду» и пр. [1034]Очевидно, Геккерны держали в руках копию Жуковского и использовали её при составлении приемлемой для них версии отказа от дуэли. Работа не была доведена до конца, черновик не был подписан Пушкиным.

Текст, переписанный рукой Жуковского, по содержанию строго соответствует письму, упомянутому в его конспективных заметках: «письмо, в котором упоминает (слухи) о сватовстве». Уклончивая фраза насчёт слухов спасала лицо жениха. В то же время она служила порукой того, что брак состоится.

Фраза о сватовстве стала камнем преткновения. Геккерн заготовил свой вариант предполагаемого письма Пушкина, в котором употребил те же слова без знаков вопроса, но совершенно в ином контексте, без всякого указания на предполагаемый брак. В проекте «письма Пушкина», подготовленном Геккернами, значилось: «…я (Пушкин. — Р.С. ) прошу г. Ж. де Г. благоволить смотреть на этот вызов, как на несуществовавший, убедившись, случайно, по слухам, что мотив, управлявший поведением г. Ж. де Г., не имел в виду нанести обиду моей чести — единственное основание, в силу которого я счёл себя вынужденным сделать вызов» [1035].

12—13 ноября 1836 г. стороны заключили мир на словах. Однако 14 ноября события получили новый поворот. С.Л. Абрамович описывает этот поворот следующим образом: Пушкин сумел сохранить самообладание в момент переговоров 14 ноября, что и позволило заключить мир, но «его раздражение безудержно прорвалось несколькими часами позднее в разговоре с В.Ф. Вяземской», которой он сказал, что готовит месть Геккерну, чтобы бросить его «в грязь»; «поведение Пушкина не было последовательным» [1036]. Если события развивались именно так, то тогда речь должна идти не о непоследовательности, а о двуличии и лицемерии Пушкина. В самом деле, он договаривался с Геккерном о мире, а за его спиной готовил ему страшную месть.

Пушкин не был двуличен, а его «раздражение» имело самые серьёзные причины.

Эпизод со сватовством Дантеса получил отражение в воспоминаниях Александрины Фризенгоф-Гончаровой. Э. Герштейн высказала запоздалое возмущение по поводу этих воспоминаний. Она обратила внимание на «такое возмутительное место, как толкование Фризенгофами ноябрьских переговоров по поводу вызова Пушкина». Пушкин, по словам А. Гончаровой, начал с того, что отказал в доме Геккерну-сыну, а «кончил тем, что заявил: либо тот женится на Катерине, либо будут драться» [1037]. «Выходит, — пишет Э. Герштейн, — что весь замысел женитьбы Дантеса на Катерине Гончаровой исходил от Пушкина. Больше того, получается, что он и дрался за Катерину, а не за жену» [1038].

Пушкин послал вызов Дантесу, спасая честь жены, поскольку ухаживания кавалергарда грозили погубить её репутацию. Чтобы избежать дуэли, Геккерны затеяли сватовство к Катерине. С их стороны это было мистификацией. Понимая это, Пушкин задумал принудить Жоржа к браку или же разоблачить обман. Геккерны недооценили решимость поэта защитить честь девицы Екатерины Гончаровой, отданной родителями на его попечение.

Источники подтверждают, что тревога поэта имела самые серьёзные основания. Геккерны недаром настаивали на том, чтобы держать в тайне сватовство к Катерине. 29 января 1837 г. фрейлина М. Мердер записала в дневнике слова офицера Сунева, проявившего исключительную осведомлённость насчёт подробностей дуэли Пушкина. По словам офицера, Дантес женился на сестре Натальи Николаевны, чтобы «спасти репутацию той, которую любил. Поступок необдуманный… особенно после того, как всем было говорено о решимости (Дантеса. — Р.С. ) ехать во Францию с целью положить конец оскорбительным толкам и клевете, распространённым в обществе насчёт г-жи Пушкиной» [1039]. Итак, до свадьбы Жоржа с Гончаровой (очевидно, в период сватовства) «всем было говорено», что поручик полон решимости уехать во Францию ради спасения репутации Натали. Сценарий, разработанный голландским дипломатом, был простым и незамысловатым. Сватовство должно было остаться тайной для всех, а Жорж из рыцарских побуждений покинул бы русскую столицу. Понятно, что кавалергард не мог уехать из России, не уладив дело с дуэлью. Офицера обвинили бы в трусости. Если бы поэт согласился на требования Геккернов и передал им письменный отказ от дуэли без указания на сватовство Дантеса к Катерине, ничто не мешало бы им покончить с затянувшейся мистификацией, отправить сына на родину, а бедную и некрасивую невесту оставить навек опозоренной.

Человек прекраснодушный и наивный, Жуковский не сомневался в порядочности Геккернов и не разделял подозрений Пушкина. Александр Сергеевич был прозорливее.

Утверждение П.А. Вяземского, будто Пушкина сразу после появления пасквиля «раскрыла мужу всё поведение молодого и старого Геккернов», лишено достоверности [1040]. В начале ноября, после вызова, и голландский министр, и Наталья одинаково старались предотвратить поединок. Пушкина не могла не сознавать, что обличение посла лишь подольёт масла в огонь. Перемены в её поведении наметились позже.