Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

Даже близкие люди выражали удивление, с какой охотой Пушкин рассказывал «новеллы» о Дантесе и Катерине. Они не понимали того, что Пушкин смеялся не над чувствами Катерины и её жениха, а над плутовством своих обидчиков. Мистификация Геккернов грозила превратить трагедию любви в пошлый фарс. В этом фарсе поэту была отведена строго определённая роль ревнивца и глупца. Пушкин понял это раньше всех и не дал сделать из себя посмешище.

Пушкин постарался возможно более точно описать перемены в чувствах жены, происшедшие после сватовства Дантеса к Катерине. В ноябрьском письме Геккерну он писал: «…я заставил вашего сына играть роль столь потешную и жалкую, что моя жена, удивлённая такой пошлостью, не могла удержаться от смеха» и её чувство «угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном». В январском письме 1837 г. тому же адресату поэт усилил выражения: «моя жена, удивлённая такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха», её чувство «угасло в презрении самом спокойном и отвращении, вполне заслуженном» [1060]. Натали была оскорблена и унижена сначала сватовством поручика к Марии Барятинской, а затем его помолвкой с Екатериной Гончаровой.

Характерная деталь: и Пушкин, и Дантес отметили, что Натали была в состоянии спокойствия. Однако они по-разному интерпретировали этот факт. Пушкин увидел «спокойное отвращение» или «спокойное презрение» (к Жоржу). Дантес писал (вероятно, со слов Катерины) о «спокойствии» женщины.

В облике Натали были черты, пугавшие её близких. При первом же знакомстве с Натали умная Долли Фикельмон заметила на прекрасном её лице «меланхолическое и тихое выражение, похожее на предчувствие несчастья». Тут было нечто большее, нежели мимолётный эмоциональный всплеск. После трёх лет близкого знакомства внучка Кутузова вновь писала: «Жена хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение её лба заставляет меня трепетать за её будущность» [1061].

Пушкин обладал редкой впечатлительностью. Можно представить, какие мучения причинила ему исповедь жены. Но он скрыл от Жуковского и прочих друзей свои переживания. В письме И.И. Дмитриеву (март 1837 г.) Жуковский признался, что страдания Пушкина оставались «для всех тайными» [1062].

Поэт помышлял о том, чтобы «довести до сведения правительства и общества» позорную историю, вину за которую несли Геккерны [1063]. В письме к Бенкендорфу от 16—21 ноября поэт прямо указал на Геккерна как автора пасквиля. Однако при этом он сделал важную оговорку: «я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю». Оговорка казалась необъяснимой, коль скоро речь шла об обвинении иностранного посла в ранге министра. Пушкин не мог доказать свою правоту без предъявления обществу любовных писем Дантеса к Натали, а это было абсолютно неприемлемо для него.

15 ноября царская семья давала бал в Аничковом дворце. На вечере императрица Александра внимательно следила за поведением первых красавиц двора, после чего записала в дневник: «Пушкина казалась прекрасной волшебницей… Но не было той сладостной поэзии как на Елагином (5 сентября. — Р.С. )» [1064]. Беда уже постучала в двери Пушкиных, и скрыть это было невозможно.

Летом и осенью 1836 г. поэт был занят работой и избегал празднеств во дворце. Именно в это время он уведомил царицу, что «носит траур (по матери. — Р.С. ) и отпускает всюду жену одну» [1065]. Царица не забыла об этом и пригласила в Аничков Наталью Николаевну без мужа.

Атмосфера в семье была наэлектризована, и Александр Сергеевич не хотел отпустить жену. Жуковский был обеспокоен тем, что отсутствие Натали может привести к возобновлению сплетен насчёт её поведения. Поэтому он написал сначала письмо Пушкину, а затем отдельно его жене с рекомендацией принять приглашение на бал, которым двор открывал зимний сезон [1066].

Поэт был вне себя. Тем не менее он принял совет друга.

Жуковский исполнял функции неофициального посредника с редкой добросовестностью. Пушкина он бранил за то, что он нарушает тайну, а Геккернов убеждал обнародовать всю правду. Посредник писал 12 ноября: «…я сказал (Геккерну. — Р.С. ), что почитаю его… в праве и даже обязанным предупредить несчастие (поединок. — Р.С. ) открытием дела, как оно есть… это открытие будет в то же время и репарациею того, что было сделано против твоей чести перед светом» [1067]. Жуковский никак не мог понять, что имеет дело с мистификацией, и продолжал верить в добрую волю Геккернов.

Пушкин, подчинившись настояниям Жуковского, сочинил письмо с отказом от дуэли. 16 ноября Жуковский должен был передать письмо Геккерну. Но вечером 15 ноября посредник узнал о том, что поэт готовит «страшную месть» Геккерну, и во второй раз сложил с себя полномочия. Утром 16 ноября он написал Пушкину гневное письмо: «…каким именем и добрые люди, и Геккерн, и сам ты наградите меня, если, зная предварительно о том, что ты намерен сделать (отомстить Геккерну. — Р.С. ), приму от тебя письмо, назначенное Геккерну, и, сообщая его по принадлежности, засвидетельствую, что всё между вами (предварительно) кончено, что тайна сохранится» и пр. «…Делай что хочешь, — продолжал он. — Но булавочку свою беру из игры вашей, которая теперь с твоей стороны жестоко мне не нравится» [1068].

Письмо от 16 ноября Жуковский завершил притчей о пастухе-стрелке, волке и свинье. Сказка интересна тем, что в аллегорической форме она сообщает чрезвычайно интересные сведения о ходе мирных переговоров и распределении ролей. Волк (Дантес) намеревался съесть любимую овечку пастуха (Натали), но облизывался и на других овечек (Катерина). Узнав о решении пастуха — «забубенного стрелка» (Пушкин имел славу дуэлянта и искусного стрелка) — застрелить его, волк «начал делать разные предложения пастуху, на которые пастух и согласился». Приведённые слова доказывают, что, с точки зрения посредника, переговоры определённо кончились тем, что пастух согласился на предложение волка. Но согласие было лишь уловкой пастуха (Пушкина). Пастух попросил кума Василия (Жуковского): «Стань на минуту свиньёй и хрюканьем своим вымани серого волка из лесу в чистое поле». Отметим, что теперь пастух уже не думал о том, чтобы застрелить волка (на поединке. — Р.С. ). Речь шла о том, чтобы публично осрамить волка. «Я соберу соседей (говорил пастух. — Р.С. ), и мы накинем на волка аркан. — Послушай, братец, сказал кум Василий; ловить волка ты волен, да на что же мне быть свиньёю» [1069]. Замечательно, что своё посредничество Жуковский сравнил с хрюканьем свиньи. Это сравнение обнаруживало всю степень его разочарования.

Невзирая на хлопоты Жуковского, сторонам не удалось составить согласованный проект отказа от дуэли. Поэт занялся розыском о пасквиле. Переговоры застопорились.