Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

Будучи беллетристом, Соллогуб не удержался от соблазна литературной обработки «речей» Пушкина. Согласно поздним припоминаниям, поэт начал беседу с секундантом словами: «С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте». До литературной обработки фраза не имела такого сатанинского звучания. В ранней записке значилось: «С молодым я кончил — подавайте старика».

Сохранилось два письма Пушкина, посвящённых одному и тому же сюжету. Одно адресовано Геккерну, другое — Бенкендорфу. Письма датируют одним и тем же днём — 21 ноября 1836 г. Однако сопоставление их содержания убеждает, что они не могли быть написаны одновременно. Письмо Бенкендорфу имеет точную дату 21 ноября. Письмо послу традиционно датируют 17—21 ноября. Эта дата нуждается в проверке.

16 ноября Пушкин принял вызов Дантеса. Весь день 16 ноября и первую половину дня 17 ноября Александр Сергеевич жил в напряжённом ожидании кровавого поединка. Бой мог закончиться смертью поэта, но тогда виновник интриги Геккерн остался бы безнаказанным. Ввиду всего этого поэт, по-видимому, уже 16—17 ноября приступил к сочинению обличительного письма барону. Это письмо он намеревался взять с собой на поле боя. С помощью пера он рассчитывал поразить недруга при любом исходе поединка.

Сохранились обрывки двух разорванных беловиков [1103]. События следовали одно за другим стремительным потоком, и поэту пришлось внести исправления в заготовленный текст. После этого ему поневоле пришлось вторично переписать письмо [1104]. Вся работа, видимо, заняла несколько дней. Поэт не мог опубликовать своё письмо послу, но ничто не мешало распространить его в списках.

Пушкин не очень доверял Соллогубу и пригласил его отнюдь не потому, что именно ему первому хотел прочесть своё творение. Граф был начинающим литератором и одновременно олицетворял тип аристократа — человека чести. Пушкин прекрасно знал, что симпатии Соллогуба на стороне Геккернов. Но ему нужен был именно такой свидетель. Пушкин не отказался от планов публичного обличения барона, но старался предугадать, как встретит свет задуманную месть. Именно для этого он и призвал к себе Соллогуба.

Клеймя подлый образ действий министра, поэт написал страшные слова: «Вы отечески сводничали Вашему… так называемому сыну (прямая ссылка на тайный порок, доказать который не было никакой возможности. — Р.С. )… Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом (у кавалергарда была лёгкая простуда. — Р.С. ), он должен был сидеть дома… вы говорили, бесчестный вы человек…» и пр. [1105]

Поэт намеревался опорочить Геккерна как безнравственного человека и обесславить как дипломата, не умеющего предвидеть ближайших последствий своих действий. С этой целью он подробно описал свои достижения в расследовании истории с пасквилем: «…с первого же взгляда я напал на следы автора… Если дипломатия есть лишь искусство узнавать, что делается у других… вы должны отдать мне справедливость, признав, что были побеждены по всем пунктам» [1106]. После указания на дипломатическое поражение Геккерна Пушкин без обиняков назвал его автором анонимных писем (что не соответствовало действительности).

В конце письма Геккерну предлагалось самому найти достаточные основания, «чтобы, — писал Пушкин, — побудить меня не плюнуть вам в лицо и чтобы уничтожить самый след этого жалкого дела» [1107]. Эти слова доказывают, что поэт готов был унизить нидерландского вельможу даже не пощёчиной, а плевком в лицо. Уберечь барона от такого поругания мог разве что отъезд из России. Письмо заканчивали слова о том, что Пушкину «из этого жалкого дела» «легко будет сделать отличную главу в моей истории рогоносцев». Слова служили ответом на «диплом», якобы составленный Геккерном. Каким рогоносцам предполагал посвятить свою главу Пушкин, остаётся загадкой.

Поэт долго и терпеливо воздвигал свой дом, руководил женой, которая была по существу творением его рук. Теперь же он безжалостно рушил стены и крышу дома, рискуя погибнуть под его обломками. В гневе он был беспомощным. После всех оскорблений Пушкин жаловался человеку, которого считал злейшим своим врагом: «Я, как видите, добр, бесхитростен, но сердце моё чувствительно». При всём поразительном знании человеческого сердца поэт был по-детски простодушен.

Читая письмо Соллогубу, Пушкин рассчитывал услышать хотя бы одно-единственное слово сочувствия и понимания. Но граф был испуган и ушёл, ничего не сказав. «Что я мог возразить против такой сокрушительной страсти. Я промолчал невольно», — писал Соллогуб. Безмолвие графа должно было произвести на поэта большее впечатление, чем любые слова. Он понял, что реакция света на его обличения будет крайне неблагоприятна, но не для Геккернов, а для него самого.

21 ноября Пушкин твёрдо решил отослать письмо барону. Последствия не заставили бы себя ждать. Жандармы немедленно привлекли бы его к ответу. Упреждая ход событий, поэт в тот же день написал объяснительное письмо Бенкендорфу. Письмо было выдержано в более умеренных и сдержанных тонах [1108].

Объясняя причины дуэли, поэт сослался на общественное мнение: «…все были возмущены… но, твердя, что поведение моей жены безупречно, говорили, что поводом к этой низости (сочинению анонимного пасквиля. — Р.С. ) было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса». Излагая историю дуэли до момента её отмены, Пушкин продолжал: «Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна…» [1109]

Поэт не отправил письмо Бенкендорфу, но избежать беседы с ним и с государем ему всё же не удалось.

Свет продолжал с жадным любопытством следить за скандалом в семье поэта. 21 ноября П.Д. Дурново после посещения салона Нессельроде записал в дневнике о Дантесе: «Это фат, весьма ограниченный», «…женится на мадмуазель Гончаровой. Говорят, он ухаживал за сестрой — госпожой Пушкиной и что он был принуждён мужем к объяснению» [1110]. После помолвки 17 ноября Пушкин мог торжествовать. Вынужденный брак выставил поведение Дантеса в самом невыгодном для него свете. Подозрение в трусости грозило погубить репутацию молодого офицера.

Считают, что 21 ноября Соллогуб, придя в ужас от письма Пушкина, бросился искать помощь у Жуковского. Последний отправился к поэту и тут же якобы всё уладил [1111]. Перед нами устойчивый миф.

В первой половине ноября Жуковский убедился, что не в его силах предотвратить поединок. Не имея возможности повлиять на Пушкина, он отправился к царю и подал ему донос.

Вопрос о вмешательстве властей обсуждался в кругу друзей после того, как Жуковский впервые сложил с себя полномочия посредника. Пушкин тотчас заподозрил неладное. 13 ноября Жуковский попытался рассеять его подозрения. «Ты вчера, — писал он Пушкину, — что-то упомянул о жандармах, как будто опасаясь, что хотят замешать в твоё дело правительство» [1112].