Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

Обращение Жуковского к Николаю I дало результаты. Пушкин неожиданно для себя получил высочайшее повеление явиться в Зимний дворец. Как значится в камер-фурьерском журнале, 23 ноября по возвращении с санной прогулки «его величество принимал генерал-адьютанта Бенкендорфа и камер-юнкера Пушкина» [1113].

О встрече царя с Пушкиным почти нет достоверных данных. Поэт всегда беседовал с государем с предельной откровенностью. Этим он обезоруживал августейшую особу, поскольку почти всегда говорил во вред себе. Вероятно, так же он вёл себя и во время ноябрьской встречи. Запись в камер-фурьерском журнале, по-видимому, следует понимать как указание на присутствие Бенкендорфа в кабинете царя. Поскольку дуэль затрагивала семью голландского министра, присутствие шефа жандармов было необходимым. Дуэль считалась делом незаконным и уголовно наказуемым. По собственному признанию поэта, он имел намерение и возможность обесчестить голландского министра в глазах «дворов нашего и вашего», то есть российского и голландского, но не воспользовался случаем [1114]. Пушкин мог скомпрометировать посла, но тогда ему пришлось бы упомянуть имя жены и предъявить письма. Недавние ухаживания царя за Натальей Николаевной усугубляли деликатность ситуации.

Жалобы Пушкина встретили полное понимание монарха. На то были свои причины. Карьера Геккерна пошатнулась. Своими бестактными действиями он навлёк на свою голову гнев императора. Николай I взялся помочь Пушкину восстановить справедливость.

Определённо известно, что во время беседы государь взял с Пушкина слово не драться на дуэли. Если бы поэт принял требование царя, не выдвинув никаких условий и не упомянув имени свояченицы, он предал бы её, так как отказался бы от единственного средства давления на Геккернов. Ничто бы не мешало Дантесу под предлогом слабого здоровья на время покинуть Петербург и расторгнуть помолвку с опозоренной девицей. Можно предположить, что Пушкин, будучи в Зимнем дворце, повторил «новеллу» о Катерине, которую постоянно рассказывал в свете. Царь должен был стать на сторону оскорблённой невинности. Поэт получил заверения в том, что власти воспрепятствуют расторжению помолвки.

Николай I, по предположению Я.Л. Левкович, дал поэту какие-то обещания или заверения, может быть, приструнить кавалергарда, выразить неудовольствие дипломату и пр., но «своего обещания… не сдержал» [1115]. В действительности император выполнил то, что обещал.

Свидетельство дочери Николая I Ольги подтверждает это. В своих воспоминаниях она писала о Пушкине следующее: «Папа (после появления анонимных писем. — Р.С. )… приложил все усилия к тому, чтобы его успокоить. Бенкендорфу было поручено предпринять поиски автора писем. Друзья нашли только одно средство, чтобы обезоружить подозрения. Дантес должен был жениться на младшей сестре г-жи Пушкиной, довольно мало интересной особе» [1116]. Похоже, что именно такими были результаты беседы царя и Бенкендорфа с Пушкиным 23 ноября 1836 г. Кого имела в виду Ольга, говоря о друзьях Пушкина? Несомненно, Жуковского в первую очередь. Он воспитывал царских детей и был хорошо известен Ольге. Жуковский не участвовал в беседе царя с Пушкиным, но он был инициатором встречи и более всех других хлопотал о браке Дантеса и Катерины. Следует заметить, что император и его жена придерживались неодинаковых взглядов на свадьбу Дантеса. Царица писала своей фрейлине: «Мне жаль Дантеса, нужно было бы помешать этому браку — он будет несчастием для них обоих» [1117]. Император, напротив, считал, что Дантес должен жениться на соблазнённой девушке.

Согласно воспоминаниям Е.Н. Вревской, имевшей откровенную беседу с Пушкиным накануне его дуэли, последний сказал ей: «Император, которому известно всё моё дело, обещал мне» и пр. [1118]В поздних воспоминаниях Вревской, по справедливому замечанию С.Л. Абрамович, звучит живая пушкинская фраза [1119]. Поэт сказал царю больше, чем говорил друзьям.

Беседа поэта с царём имела важный результат. В письме от 2 февраля 1837 г. Е.А. Карамзина, с которой поэт делился всеми своими заботами, сообщила сыну: «После истории со своей первой дуэлью П[ушкин] обещал государю больше не драться ни под каким предлогом», а после дуэли просил «прощения у гос[ударя] в том, что он не сдержал слова» [1120].

Нарушение честного слова дворянина бросало тень на репутацию поэта. Между тем, его друзья старались представить репутацию погибшего в самом безупречном виде. По этой причине Жуковский в конспективных заметках даже не упомянул о встрече в Зимнем дворце, устроенной им самим. Вяземский ограничился глухой фразой о том, что царь, «встретив где-то (?! — Р.С. ) Пушкина, взял с него слово, что, если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав знать ему наперёд» [1121].

Дантес сделал головокружительную карьеру при русском дворе. Он вошёл в круг любимцев императрицы — молодых офицеров Кавалергардского полка.

В 1835 г. тридцатисемилетняя царица увлеклась двадцатидвухлетним ротмистром Кавалергардского полка князем А.В. Трубецким, который был ближайшим другом Дантеса [1122]. В своём дневнике императрица Александра многократно упоминала о Трубецком, именуя его «Бархат» (за бархатные глаза). Будучи в загородном доме, в августе 1836 г. царица писала Бобринской: «Он (Бархат. — Р.С. ) и Геккерн (кавалергард. — Р.С. ) на днях кружили вокруг коттеджа. Я иногда боюсь для него общества этого новорождённого». 15 сентября Александра высказалась по адресу Дантеса ещё более резко. «Я хочу ещё раз просить Вас, — писала она Бобринской, — предупредить Бархата остерегаться безымянного друга (Дантеса. — Р.С. ), бесцеремонные манеры которого он начинает перенимать… император это заметит, если он… не будет за собой следить в салонах» [1123]. Для француза аффектация чувств не заключала в себе ничего предосудительного, но служила признаком галантности кавалера. Императрицу Александру беспокоило то, что Трубецкой стал перенимать у француза его манеру ухаживания за женщинами.

Царица была шефом Кавалергардского полка, и её неудовольствие было достаточным поводом, чтобы полковое начальство перестало делать поблажки нерадивому французскому офицеру русской службы.

Увлечение императрицы закончилось плачевно. В марте 1837 г. Александра Фёдоровна писала Бобринской, что эти бедные молодые люди (Трубецкой с приятелями) вели себя безукоризненно, но все ухаживания проходили на глазах у Бенкендорфа, «которого я выбрала покровителем». Могущество секретной полиции было таково, что даже члены императорской семьи чувствовали себя поднадзорными. Не только Пушкин, но и царица была обманута маской дружелюбия главы III Отделения. Вскоре наступил и финал: «Император со мной говорил от своего имени и от имени других» [1124].