Робер Очкур - На секретной службе Его Величества. История Сыскной полиции

Около семи часов утра, когда открываются трактиры, агент Б. и два его товарища явились на Знаменскую улицу. Пойти прямо в «Избушку» и ждать там прихода Гребенникова или его любовницы агенты не решились из опасения, чтобы кто-либо из знакомых Гребенникова, узнав кого-либо, не предупредил бы того, что в трактире его ждут. Решили наблюдать за «Избушкой» из окон находившейся напротив портерной лавки. Портерная, однако, еще не открывалась. Агенты стали прогуливаться в отдалении, не выпуская из глаз «Избушки». Когда портерная открылась, агент Б., поместившись у окна и делая вид, что читает газету, не спускал глаз с трактира. У другого окна поместился еще один агент. Прошел час, другой, третий…

Приказчик начал недоверчиво посматривать на этих двух немых посетителей. На исходе второго часа в портерную вошел агент М. и немного спустя другой агент, явившийся на смену первым двум, которые тотчас удалились. Это дежурство посменно продолжалось до вечера. На колокольне Знаменской церкви ударили ко всенощной…

Вдруг со вторым ударом колокола один из дежуривших вскочил как ужаленный и бросился к выходу… К «Избушке» медленно подходил высокий мужчина в сером цилиндре с трауром; только он занес ногу на первую ступень лестницы, как нежданно-негаданно получил сильный толчок в спину, заставивший его схватиться за перила.

Озадаченный толчком Гребенников — это был он — в первый момент как бы растерялся. Этим воспользовался агент Б. и обхватил его. Но Гребенников, увидя опасность, сильно рванулся и освободился от сжимавших его рук. Почувствовав себя на свободе, он бросился вперед, но сейчас же попал в руки других агентов. Видя, что сопротивление невозможно, Гребенников покорился своей участи, произнеся с угрозой:

— Какое вы имеете право нападать на честного человека средь бела дня, точно на какого-нибудь убийцу или вора? Прошу немедленно возвратить мне свободу, иначе я тотчас буду жаловаться прокурору!.. Не на такого напали, чтобы вам прошло это даром. Вы ошиблись, приняли, вероятно, меня за кого-либо другого. Покажите бумагу, разрешающую вам меня арестовать.

— Причину ареста сейчас узнаешь в Сыскном отделении! — проговорил ему в ответ агент, не переставая вместе крепко держать за руки Гребенникова. Затем все трое сели на проезжавшую мимо карету и направились в Сыскное отделение.

Гребенников всю дорогу выражал негодование за свой арест и угрожал жаловаться самому министру на своевольные действия полиции.

В Сыскном отделении он был обыскан. У него оказались золотые часы покойного князя Аренберга и несколько французских золотых монет.

По происхождению Гребенников оказался купеческий сын и отлично владел словом и грамотой.

Таким образом, к вечеру второго дня после обнаружения преступления оба подозреваемых были в руках правосудия.

Дальнейший ход дела уже не зависел от Сыскной полиции, но тем не менее допросы происходили в моей квартире.

Обвиняемые в задушении князя Аренберга Шишков и Гребенников не сознавались в преступлении, и это обстоятельство причиняло большую досаду всем присутствовавшим властям. Многие явно выражали мне свое неудовлетворение неспособностью органов дознания добиться от преступников повинной. Щекотливое положение, в которое я был поставлен благодаря упорному запирательству арестованных, заставило меня доложить обо всем происходившем моему непосредственному начальнику, генерал-адъютанту Трепову. Трепов тотчас же приехал в управление и вошел в комнату, где содержался Гребенников.

— У тебя третьего дня борода была длиннее, когда тебя видели в доме князя Голицына! — сказал генерал, в упор глядя на Гребенникова.

Гребенников, однако служивший когда-то письмоводителем у следователя, сразу понял, что его хотят поймать на словах, и, несколько подумав, с большим спокойствием ответил:

— А где же этот дом князя Голицына! Как же могли меня там видеть, когда я и дома-то этого не знаю!

Результата этот допрос не дал никакого. Шишков также не сознавался, отвечая на все вопросы или молчанием, или фразами: «Был выпивши — не помню, где был».

Прокурор, бесплодно пробившийся с Шишковым битых три часа, заявил мне, что ни ему, ни следователю ни один из преступников не сознается.

— Хотя для обвинения имеются уже веские улики, — сказал он в заключение, — но было бы весьма желательно, чтобы преступники сами рассказали подробности совершенного ими убийства.

Моя задача, как я думал, была окончена с честью, а между тем я же должен был, как оказывалось, во что бы то ни стало добиться сознания. Это было необходимо для того, чтобы дать австрийскому послу уверенность, что арестованные были настоящие преступники, о чем посол торопился дать знать в Вену.

Убежденный, что общее мнение присутствовавших не оскорбит меня подозрением в способности употребить насилие для вынуждения признания у обвиняемых, и, получив массу уверений, что успех, если он будет достигнут, будет отнесен к искусству моему и навыку, я решил приступить к окончательному допросу.

По воспитанию и по характеру эти два преступника совершенно не походили друг на друга.

Гурий Шишков, крестьянин по происхождению, совсем не отличался от общего типа преступников из простолюдинов. Мужик по виду и по манерам, он был чрезвычайно угрюм и несловоохотлив. Сердце этого человека, как характеризовали его потом его же родственники, не имело понятия о сострадании.

Товарищ его, Петр Гребенников, происходил из купеческой семьи; при жизни отца он жил в довольстве и даже получил дома некоторое образование. Живя с отцом, он занимался торговлей лесом. Он показался мне более развитым, чем его товарищ, Шишков, и более способным к решительному порыву, если задеть его самолюбие — эту слабую струнку даже закоренелых преступников.

Я решил быть с ним крайне осторожным в выражениях, главное, не быть гневным и устрашающим чиновником, а самым обыденным человеком.

— Гребенников, вы вот не сознаетесь в преступлении, хотя против вас налицо много веских улик, но это дело следствия, — так начал я свой «допрос». — Теперь скажите мне, неужели вы, который отлично, кажется, понимает судебные порядки, неужели вы до сих пор не отдали себе отчета и не уяснили, по какому случаю эта торжественная, из ряда вон выходящая обстановка, при которой производят о вас следствие? Вы видели, сколько там высокопоставленных лиц? Неужели вы объясните их присутствие простым любопытством! Ведь вы знаете, что если бы это было простое любопытство, оно могло быть удовлетворено на суде. Собрались же они тут потому, что вас велено судить военным судом, с применением полевых военных законов. А вы знаете, чем это пахнет? — не спуская глаз с лица Гребенникова, с ударением произнес я.