Жак Ле Гофф - Людовик IX Святой

На этот раз Жуанвиль не может удержаться от упрека и не находит извинений поведению короля. Пять лет не говорить со своими придворными о королеве, которая, будучи беременной, собрала деньги, чтобы заплатить выкуп за него, за войско и детей, из которых трое родились за морем! Какой странный человек, какой святой безумец!

Впрочем, так вполне могла думать королева, робеющая в присутствии своего венценосного супруга. И это, несомненно, самое озадачивающее и самое смущающее откровение Жуанвиля о Людовике Святом.

Во время того самого шторма королева пришла в покой короля на корабле, но он прогнал ее, потому что помещение грозило затопить, и там спали только коннетабль Жиль ле Брен и Жуанвиль. Последний спросил у королевы, что ее привело. Она ответила, «что пришла поговорить с королем, чтобы он дал обет Богу или его святым совершить какое-нибудь паломничество, чтобы Господь избавил нас от этой напасти». Именно тогда Жуанвиль посоветовал ей дать обет паломничества в Сен-Никола-де-Варанжевиль (Сен-Никола-дю-Пор). Но королева не согласилась на это: «Сенешал, воистину, я бы охотно это сделала; но король такой своенравный ( divers ); если он узнает, что я дала обет без его ведома, он никогда меня не отпустит» [877]. Что значит divers ? Это непростое слово. Н. де Вайи перевела его как своеобразный ( bizarre ). Ведь говорят о ребенке divers , капризный, непредсказуемый. В «Романе о Розе» говорится, что женщина diverse и muable ( donna mobile! ). Следовало бы попытаться уяснить значение этого эпитета превосходного источника: Жуанвиль, присвоив слова королевы, окончательно развенчивает неповторимого Людовика Святого…

Отношения между Людовиком Святым и Жуанвилем завершились, по свидетельству сенешала, удивительным эпизодом, сублимацией сна.

Этот сон — второй по счету, в котором сенешалу явился Людовик. Первым был сон о крови, приснившийся ему накануне того дня, когда Людовик Святой стал крестоносцем во второй раз [878].

Я отправился в Париж и приехал вечером накануне дня Богородицы в марте, и ни королева и никто другой не могли сказать, зачем король позвал меня. И вот случилось, по воле Божией, что под утро я заснул; и мне привиделся во сне король, стоявший на коленях перед алтарем; и будто бы множество прелатов в церковном облачении переодевают его в алую сорочку из реймсской саржи.

Второй сон Жуанвиль увидел, когда все было кончено. Людовик Святой умер. Он был официально признан святым. Жуанвиль свидетельствовал на процессе канонизации. Его свидетельство было сохранено, и проповедник торжественной церемонии в Сен-Дени в 1298 году указал Филиппу Красивому и всем присутствовавшим на него, семидесятичетырехлетнего старца.

Но Жуанвиль несчастен. Во-первых, его терзают угрызения совести. Он не последовал за королем в Тунис. Он отказался (да еще вспылив) сопровождать его. Жуанвиль ответил ему, что во время первого крестового похода, когда он был за морем, сержанты французского короля и короля Наваррского «разорили и довели до нищеты его людей» и что на сей раз ему хотелось бы остаться, «чтобы помогать своему народу и защищать его». Если бы он выступил в крестовый поход, то прогневил бы Бога, «который отдал свое тело во спасение своего народа». Итак, в этом тоже косвенная, но понятная и суровая критика короля, который не страшится бросить свой народ «на произвол судьбы». Но ныне Жуанвиля терзали угрызения совести. Разве святой король заслужил это предательство, эту неверность с его стороны? Не оттого ли он умер, что Жуанвиль лишил его своей дружбы? Что же тогда осталось ему, Жану де Жуанвилю, смысл жизни которого состоял в этой дружбе с королем? Если он потерял эту дружбу (а если так, то навсегда), то кто он теперь?

И Жуанвиль несчастен еще и потому, что ныне правящий король, внук Людовика, который начал щедро раздаривать мощи своего святого деда, этот король, который не любит Жуанвиля и пренебрегает им, забыл о нем и ничего ему не подарил. Хранить реликвию в своем сердце — разве этого достаточно? В ту эпоху, когда для христианина сверхъестественное нуждается в материальной подпитке, Жуанвилю необходимо вещественное напоминание о святом друге.

На помощь пришел великий вестник с неба, информатор свыше, сон.

Я хотел бы еще после этого сказать о нашем святом короле то, что послужит к его чести, каким я увидел его во сне: знайте же, что мне привиделось во сне, что он стоит перед моей часовней в Жуанвиле; и он был, как мне показалось, на редкость весел и беспечен: и мне тоже стало легко, оттого что я увидел его в моем замке, и я сказал ему: «Сир, когда вы уедете отсюда, я дам вам приют в моем доме, в том, что в моей деревне Шевийон». И он, смеясь, ответил мне и сказал: «Сир Жуанвиль, видит Бог, я вовсе не собираюсь так быстро уйти отсюда».

Проснувшись, я задумался; и мне показалось, что так было угодно Богу и ему, чтобы я дал ему приют в моей часовне, и я так и сделал; ибо я воздвиг алтарь во имя Бога и в честь него там, где его всегда будут восхвалять; и для этого я назначил вечную ренту. И я рассказал об этом монсеньеру королю Людовику, унаследовавшему его имя; и мне кажется, что он поступил бы по воле Божией и по воле нашего святого короля, если бы раздобыл реликвии подлинного святого тела и послал бы их в упомянутую часовню Святого Лаврентия в Жуанвиле, чтобы пришедшие к его алтарю испытали бы большее благоговение [879].

Еще есть надежда, что новый король Людовик X (Сварливый), быть может, пожалует ему, Жуанвилю, подлинные мощи.

Но главное достигнуто. Людовик Святой, появившись у Жуанвиля, в его замке, таким веселым и сказав ему: «Я вовсе не собираюсь так быстро уйти отсюда», вселил в него уверенность, что их дружба не умерла и что если она нужна королю, то значит он простил его и они, возможно, снова станут друзьями.

Воздвигнув этот алтарь у себя, в своей часовне, Жуанвиль обрел святого короля, обрел всецело и навсегда, ибо назначил для его культа вечную решу. Именно в этом замке, в этом символическом для него месте, Людовик Святой будет жить вечно. Сенешал не сказал только, что за неимением мощей он собирался завершить это предание святого короля вечности, воздвигнув статую в его алтаре или рядом с ним. Образ короля должен был навсегда стать его воплощением, его двойником [880]. Свидетельство Жуанвиля завершается воображаемым памятником.

История и индивидуум. — Рубеж ХII–XIII веков. — «Я». — Казус Людовика Святого. — Совесть. — Король, говорящий по-французски. — Портрет короля.

Значит ли это, что сотворенная память Людовика Святого обрекает нас, захоти мы приблизиться к Людовику Святому как индивидууму, отбросить досье общих мест агиографии и сведений, находящихся в распоряжении клерикального и официального окружения монарха, и предпочесть им незаурядное свидетельство, раскрывающее, по крайней мере, некоторые стороны «подлинного» Людовика Святого, свидетельство Жуанвиля?