Евгений Анисимов - Держава и топор

Рассмотрим весь процесс политического сыска, начиная со стадии « роспроса ». Уже на этой стадии сыскного процесса начинаются различия с нормами права состязательного суда. Изветчика по политическому делу, в отличие от челобитчика в общеуголовном или гражданском процессе, сразу же арестовывали и сажали в тюрьму. Так же поступали с ответчиком и указанными изветчиком свидетелями. Поэтому в сыскном процессе попросту отсутствовали процедурные проблемы с передачей в суд челобитной, извещением ответчика, вызовом свидетелей. Все участники дела сидели в колодничьих палатах сыскного ведомства; чтобы они предстали перед следствием, нужно было только кликнуть дежурного офицера охраны, и тот приводил колодников из темницы.

При этом, естественно, существовали свои бюрократические правила, которыми руководствовался политический сыск и которые заменяли нормы процессуального кодекса обычного суда. Доношение, поступившее в сыскное ведомство из другого учреждения, приобщалось к делу, его краткое содержание записывалось в книгу входящих дел старшим из присутствующих секретарей или канцеляристов. На доношении делалась помета: «Подано … (дата. – Е. А. ), написано в книгу, принять и роспросить». Последнее слово относилось к тем людям, которые уже сидели в тюрьме. Так начинался розыск . Этот важный в данной книге термин имеет два основных значения. В одном случае «розыском» назывался весь следственный процесс в сыскном ведомстве: с первого допроса и до вынесения приговора по делу. Во втором случае (и этим понятием пользовались чаще) под «розыском» подразумевали ту часть расследования дела, которая проводилась до начала пытки. В этом случае розыск назывался « роспросом » – допросом без пытки.

Первым на «роспрос» приводили изветчика . Вначале он (как потом и ответчик, и свидетели) давал присягу и «по заповеди святого Евангелия и под страхом смертной казни» клялся на священной книге и целовал крест, обещая, что намерен говорить только правду, а за ложные показания готов нести ответственность вплоть до смертной казни. Затем изветчик отвечал на пункты своеобразной анкеты: называл свое имя, фамилию или прозвище, отчество (имя отца), социальное происхождение («из каких чинов») и состояние, возраст, место жительства, вероисповедание (раскольник или нет). Вот начало типичного протокола Тайной канцелярии: «1722 года октября в… день, Ярославского уезда Городского стану крестьянин Семен Емельянов сын Кастерин распрашиван. А в распросе сказал: зовут-де его Семеном, вотчины Семена Андреева сына Лодыгина Ярославского уезду, Яковлевской слободы крестьянской Емельянов сын Козмина сына Кастерина, и ныне живет в крестьянех; от рождения ему, Семену, пятьдесят лет и измлада прежде сего крестился он троеперстным сложением…».

Далее в протокол вписывалась суть извета, начинавшаяся словами «Государево дело за ним такое…». В конце протокола изветчик расписывался. Если вначале писали черновик «роспроса», то подпись ставилась позже, уже на беловике. За неграмотного участника сыскного процесса расписывался по его просьбе кто-нибудь другой, естественно, не из числа оставшихся на свободе. Чаще всего им был один из колодников или из подьячих сыскного ведомства: «К подлинным роспросным речам, вместо Гаврила Ферапонтова, по его велению, Степан Пагин руку приложил».

Рассмотрим начало сыскного дела по обычному политическому доносу. Итак, перед следователями стоял изветчик. Было бы ошибкой думать, что его принимали в сыскном ведомстве с распростертыми объятиями, а если и принимали так, то все равно сажали в тюрьму, допрашивали и пытали. За ним устанавливался тщательный присмотр, рекомендовалось обходиться с ним внимательно, но без особого доверия. В главе о доносе сказано об «изменном деле» 1733 года смоленского губернатора А. А. Черкасского. Отправленный в Смоленск генерал А. И. Ушаков повез с собой изветчика Федора Миклашевича, которому предстояло уличать Черкасского в преступлениях. В инструкции, данной Ушакову, об изветчике сказано особо: «С доносителем Миклашевичем подтверждается вам поступать со всякою ласкою, дабы он в торопкость не пришел, и держать его всегда при себе, однакож пристойным и тайным, и искусным образом надзирать, чтоб он не ушел, обнадеживая его часто нашим всемилостивейшим награждением».

Инструкция Ушакова отражает своеобразное и крайне неустойчивое положение изветчика в политическом деле: с одной стороны, он был необходимейшим элементом сыска (без него дело могло полностью развалиться, что и бывало не раз) и находился под защитой закона и власти, а с другой – при неблагоприятном для изветчика ходе розыска он сам подвергался преследованию. Доказать извет – вот что являлось, согласно законодательству, главной обязанностью изветчика. Поэтому он еще назывался « доводчиком », так как должен был « довести », доказать свой извет с помощью фактов и свидетелей. От изветчика требовалась особая точность в изложении фактов доноса, то есть в описании преступной ситуации или при передаче сказанных ответчиком «непристойных слов». Неточное, приблизительное изложение изветчиком «непристойных слов» (а также неточное указание места и обстоятельств, при которых их произносили) рассматривалось не просто как ложный извет, а как новое преступление – произнесение «непристойных слов» уже самим изветчиком. Считалась «подозрительной» также попытка уточнить свой донос (новые показания назывались «переменными речами»), что вело изветчика к пытке.

В приговоре Тайной канцелярии 1732 года о доносчике Никифоре Плотникове сказано: верить его извету нельзя, потому что он на ответчика после доноса показал «прибавочные слова». В итоге извет был объявлен ложным, Плотников бит кнутом и сослан в Охотск. Примечательно, что его наказали несмотря на то, что часть сказанных им «непристойных слов» ответчик все-таки признал.

Нелегко было изветчику, если он слышал «непристойные слова» без свидетелей, не мог представить верных доказательств в свою пользу, а ответчик при этом «не винился», то есть не признавал правильность доноса. В этом случае истинность доноса изветчику приходилось доказывать под пыткой. В гораздо лучшем положении был изветчик, который мог указать на свидетелей, которые слышали «непристойные слова». Но и здесь позиция изветчика могла стать уязвимой из‐за неблагоприятных для него показаний названных им же свидетелей. Соборное уложение 1649 года, как и другие законодательные акты, требовало идентичности показаний изветчика и его свидетелей. Даже тень сомнения лишь одного из свидетелей в точности извета сводила подчас на нет все показания других свидетелей и самого изветчика.