Евгений Анисимов - Держава и топор

В Сибири, как и в европейской части страны, было несколько наиболее известных, «популярных» мест ссылки и каторги: Нерчинские серебряные рудники, Охотск, Оренбург и Рогервик (Балтийской порт, совр. Палдиски, Эстония). В остальные места каторги и ссылки (Аргунь, Тара, Камчатка, Кола, Пустозерск, Кизляр, Гурьев) посылали ничтожное количество ссыльных и каторжан, хотя можно допустить, что сведения о них скрыты в 30 % «глухих» приговоров. Нужно иметь в виду, что кроме политических преступников в эти места высылали уголовников, численность которых никто не высчитывал, но думаю, что это на порядок выше, чем число попавших на каторгу за «непристойные слова».

Каторжане работали и в рудниках, шахтах, на заводах, на строительстве. Они копали и таскали землю, валили и перевозили лес, били сваи. Их услугами в массовых масштабах пользовались в первые годы строительства Петербурга. Позже труд каторжников был признан неэффективным, как и труд присылаемых под конвоем крестьян. С 1718 года на строительных работах в Петербурге и его окрестностях появились подрядчики, которые нанимали вольных людей. Тем не менее весь XVIII век каторжные работали на многочисленных промышленных предприятиях столицы.

При Петре каторжников использовали также в виде движущей силы галерного флота. В его флоте было не менее 150 гребных судов. Если примем за среднее, что на каждой галере было по 100 человек, то по самым грубым подсчетам только на галерах использовали 15 тыс. человек. Гребля считалась тяжелейшим делом. Иногда приходилось работать веслом без перерыва по много часов. В руках пристава был бич, который он сразу же обрушивал на зазевавшегося или усталого каторжника. Его могли забить до смерти, а потом, расковав, выбросить за борт. С весны до осени гребцы спали под открытым небом, прикованные к банкам, и в шторм или в морском бою гибли вместе с галерой. Зимой каторжные жили в остроге и их выводили на работы: они били сваи, таскали землю и камни.

Женщин-каторжанок на тяжелые работы в карьере или на стройке обычно не посылали не по гуманным соображениям, а потому, что для них там не было работы по силам. Преступниц отправляли на мануфактуру – прядильный двор – навечно или на несколько лет. Это была самая настоящая тяжкая каторга, на которой женщины работали непрерывно, как на галерах, спали прямо на полу, у своих прялок. Их плохо кормили и постоянно били надсмотрщики.

Для жилья каторжникам были устроены «каторжные дворы» или «остроги». Они были и в Сибири, и в других местах. В Петербурге «острог каторжным колодникам» заложили в 1706 году. Он находился на месте современной площади Труда: неподалеку от этого места располагалось Адмиралтейство, рядом была Новая Голландия, где без труда каторжников обойтись не могли. По данным, приводимым Л. Н. Семеновой, в Адмиралтействе работало от 500 до 800 каторжников. Позже острог перенесли на реку Пряжку, а в 1742 году – на Васильевский остров, возможно, к Галерной гавани. По-видимому, именно в этом остроге во время наводнения 1777 года погибло около 300 арестантов.

Жизнь каторжных подробно описывает А. Т. Болотов, служивший начальником конвоя в Рогервике: «Собственное жилище их… состоит в превеликом и толстом остроге, посредине которого построена превеликая и огромная связь (то есть сруб, казарма, барак. – Е. А. ), разделенная внутри на разныя казармы или светлицы. Сии набиты были полны сими злодеями, которых в мою бытность было около тысячи; некоторые жили внизу на нарах нижних или верхних, но большая часть спала на привешенных к потолку койках». Как и везде, политических и уголовных преступников держали вместе. Не делали различий по социальному положению и происхождению каторжан. Болотов писал: «Честное или злодейское сие собрание состоит из людей всякого рода, звания и чина. Были тут знатные, были дворяне, были купцы, мастеровые, духовные и всякаго рода подлость, почему нет такого художества и рукомесла, котораго бы тут наилучших мастеров не было и которого бы не отправлялось… Впрочем, кроме русских, были тут люди и других народов, были французы, немцы, татары, черемисы и тому подобные». Охрана могла не только наказывать каторжников, но и освобождать их от общих работ, что она делала за взятки.

Охрана такого большого числа преступников была делом сложным и опасным, несмотря на предосторожности – всех каторжных держали в кандалах, а некоторые, как пишет Болотов, «имели двойныя и тройныя железа, для безопасности чтоб не могли уйти с работы». Против побегов использовали, как и в тюрьме, цепи, колодки, различные стреноживающие узника снаряды. Каторжных водили на работу под охраной. Наказания солдат за ротозейство или соучастие побегам каторжников отличались суровостью. Проштрафившихся охранников ждали допросы, пытки, шпицрутены или кнут, а также ссылка. Два раза в день – утром и вечером – устраивалась перекличка каторжан по списку. Несмотря на всевозможные предосторожности и строгую охрану, как писал Болотов, «выдумки, хитрости и пронырства их так велики, что на все строгости находят они средства уходить как из острога, так и во время работы и чрез то приводить караульных в несчастье. Почему стояние тут на карауле соединено с чрезвычайной опасностию и редкий месяц проходит без проказы».

Тема, которой посвящена эта книга, не является ни центральной, ни спорной в русской истории, вокруг нее не ломают копья поколения историков. И все-таки эта тема кажется мне очень важной, ибо история политического сыска – составная часть истории России, а сам политический сыск – один из важнейших институтов власти в Российском государстве.

Что же касается вопроса о масштабах деятельности политического сыска, о числе людей, побывавших в сыскном ведомстве, то определенный ответ на него дать трудно. Сводных материалов на сей счет в нашем распоряжении явно недостаточно для окончательного заключения. Т. В. Черникова пришла к выводу, что Тайная канцелярия и ее Московская контора в 1730‐х годах завели 1909 дел, общее число узников составило 10 512 человек, из которых 4827 были наказаны (так надо понимать выражение автора «число пострадавших узников»), в том числе 820 отправлены в ссылку. Основываясь на этом отношении и общем числе политических дел за 1715–1790‐е годы (11 507 дел), можно предположить, что в сыске могло оказаться около 63 тыс. человек (11 507 дел по 5,5 человек в каждом), наказанию подверглись 31 тыс. человек, в том числе 5100 человек были отправлены в ссылку и на каторгу.

Много это или мало? И на этот вопрос я не берусь ответить определенно. В абсолютных цифрах эти данные, например, для XX века кажутся ничтожными. Согласно третьему тому «Ленинградского мартиролога 1937–1938 годов», только за ноябрь 1937 года и только в Ленинграде и области было расстреляно 3859 человек. Можно рассмотреть пропорцию общей численности репрессированных по политическим мотивам к численности населения. Так, если считать, что в 1730–1740 годах в России было не более 18 млн человек, а в сыск попадало не более 21 тыс. человек, то в сыске оказалось всего 0,116 %. Но очевидно, что эффект деятельности политического сыска определяется не только общей численностью репрессированных, но и многими другими обстоятельствами и факторами, в том числе самим государственным страхом, который «излучал» сыск, молвой, показательными казнями и т. д.