Игорь Адабашев - Мировые загадки сегодня

Полосатые шлагбаумы, предупредительные надписи, контрольные пункты повсюду преследовали подростка. Дело не ограничивалось утомительным петлянием между владениями помещиков. Трудно было понять, чем отличается немец отсюда видимой деревушки от этого немца, который внимательно, шевеля губами, читает по складам карточку его личности, выданную инспектором гимназии. Сейчас часовой возьмет с него небольшую плату, он пройдет за шлагбаум и окажется уже в другом германском государстве. Этих феодальных государств было несколько десятков. Порой за один день ему приходилось пересекать две, даже три границы…

Эрнст очень увлекался популярной литературой. Книги и брошюры с заманчивыми названиями — «Истинные чудеса наук, искусств и техники» или «Путеводитель в мир тайн» — были его любимым чтением. Он хорошо знал, что его родина отстала в экономическом развитии и «чудеса», о которых он читал в книгах, были французского или английского происхождения. Но с каждым годом на окраинах городов, которые Эрнст посещал, становилось все больше красных кирпичных корпусов заводов и фабрик. На полях и лугах, где он собирал свои гербарии и писал акварелью точные «портреты» цветов, все чаще встречались толпы загорелых землекопов и степенных возчиков. Лошади, похожие на своих хозяев медлительностью и угловатой неуклюжестью, возили в длинных телегах песок, землю, смолистые шпалы. Быстро строились железные дороги. Высокие, аккуратные насыпи и ажурные стальные мосты все привычней вписывались в ландшафт.

Пятнадцати лет Эрнст впервые попал в Йену. Зеленый, чистенький, будто игрушечный город ему понравился сразу. Впрочем, в первый день знакомства его покорили не старинные дома, узкие улицы с коваными фонарями или начинающиеся прямо от городской окраины высокие холмы. Нет. Как он сам признался в письме, его очаровали местные студенты.

Йена не была исключением из других городов: в ней тоже начали строиться промышленные предприятия. За три года до прихода сюда Эрнста энергичный предприниматель, способный механик Карл Цейс основал столь известное в дальнейшем оптическое производство. Пока это был небольшой заводик, выпускающий микроскопы.

Цейс знал, где и во что вкладывать деньги. С одной стороны, в Йене находился один из старейших университетов, в котором работали крупнейшие биологи, зоологи и медики. (Кстати, именно в этом известном и авторитетном на всю Европу университете получил степень доктора философии Карл Маркс.) А с другой стороны, и это было главным, в германских государствах нарастал промышленный переворот, который настойчиво требовал ускоренного развития всех отраслей естествознания. Германская буржуазия, отставшая от французских и английских коллег, пыталась наверстать упущенное. Преодолевая внутренние трудности, порожденные раздробленностью государства, разворачивая промышленность и транспорт, конкурируя с соседями, оснащая новые заводы и фабрики самым совершенным оборудованием, искусственным путем пополняя недостаток во многих видах сырья, буржуазия в те годы вынуждена была логикой самой жизни всячески способствовать развитию науки. Цейс правильно рассчитал: в годы бурного расцвета промышленности и науки микроскоп — нужнейшая вещь!

Прошло три года, и Эрнст снова в Йене. На этот раз он не пришел, а приехал, и притом основательно: с чемоданами, баулами, свертками. Геккель — студент университета. Он зачислен учеником к М. Шлейдену, одному из основателей клеточной теории.

Через некоторое время Эрнст, увлеченно вылавливая в студеной воде водоемов различные травы, заболел ревматизмом. И вот он снова в Берлине, у отца.

Стремительный, нетерпеливый Эрнст, хотя его коленки и обмотаны шерстяными платками, мечтает о далеких путешествиях, о странах, где он найдет невиданных зверей. А рассудительный юрист-отец думает иначе. Германская буржуазная революция 1848–1849 годов окончилась поражением. С его точки зрения, так и должно было случиться: рабочие и другие «низшие» сословия, понаслышавшись о стачках, парламентах и бунтах за границей, захотели слишком многого. Капиталисты, эти денежные мешки, перепугались своих же рабочих и пошли на переговоры с монархами. Власть осталась в руках аристократии, помещиков. Но революция — это неизбежный толчок. Промышленность продолжает развиваться. Конечно, плохо, очень плохо, что Германия осталась раздробленной на тридцать шесть частей. Но если буржуазия не смогла завоевать германскую республику, то, по-видимому, через прусскую монархию Германия придет к единству. Будет развиваться и наука: одно невозможно без другого. Вывод ясен: путь к естественнонаучному исследованию природы лежит через медицину. Лучше всего, чтобы сын стал медиком.

В случае чего: врач всегда врач… Верный кусок хлеба.

Сын не возражал. В 1852 году он стал учеником знаменитого медика Рудольфа Вирхова в Вюрцбургском университете.

Там было чему удивляться. Болезни все еще считались неким проявлением «дурных сил» и сверхъестественного рока. Вирхов, сводивший жизненные явления к деятельности клеток и писавший в своих «Лекциях о болезненном состоянии», что «как ни особенна и своеобразна жизнь, как она ни сосредоточивается внутри организма, все-таки она не выходит из круга действий химических и физических законов», был крупным ученым и проблемы жизни пытался объяснить материалистически.

Это смущало Эрнста! Слишком крепко сидел в нем патриархальный дух бюргерства. Молодой студент не в состоянии логически опровергнуть материалистические выводы, с которыми ему трудно примириться. Словно в поисках защиты, он посылает одно за другим письма к родителям:

«Вирхов весь — человек разума, рационалист, натуралист, жизнь он считает совокупностью функций различных органов. Я этот реально-эмпирический способ исследования в его абсолютной объективности тоже должен признать правильным, однако же он мне не совсем нравится…»

Эрнсту везло. После Вирхова он «попал в руки» берлинского профессора Иоганна Мюллера. Ученик очень привязался к учителю, и Геккель-отец надеялся, что под влиянием Мюллера Эрнст полюбит медицину. Ученый-теоретик — это все же что-то ненадежное, вроде художника или писателя. Не вышел в юристы, пусть хотя бы станет врачом…

А Эрнст узнавал совсем другого Мюллера. Он увлекся его гипотезами строения нервной системы и органов чувств. Это было так ново, необычно, даже чуть жутковато. Ведь чувства, мысли тогда отождествлялись с «душой», с таинственными проявлениями нематериальных сил, связанных с богом…

И вдруг простые наглядные опыты. Оказывается, такие обыденные элементарные вещи, как молоточек, звонок или лампа, вызывают определенные, заранее предсказанные и рассчитанные ощущения и раздражения. Благодаря Иоганну Мюллеру студент Геккель (и не один он!) убедился, что физиологический эксперимент повторяет «душевные» процессы. Наглядное материальное начало неопровержимо вторглось в таинственный мир, считавшийся нематериальным. Тут было о чем задуматься и о чем поговорить.