Андрей Савельев - От Геракла до Перикла. Древнегреческая история

Но самое интересное, что в «Пире» упоминается сын Главкона, пытавшийся понравиться Сократу. Значит, он уже находился в возрасте юноши или молодого человека, а сам Главкон был уже зрелым мужем. Нам придется признать, что это «разные Главконы» или что Платон перепутал (возможно, намеренно) Главкона и сына Главкона. Но в «Пире» на этот счет не дается никаких разъяснений. Единственная историческая личность, подходящая на роль отца поклонника Сократа – стратег Афин Главкон, занимавший в 441-440 гг. эту должность, наряду с Периклом. Но по возрасту это мог быть разве что дедушка поклонника Сократа. Если, конечно, в своей речи в «Пире» Алкивиад не поминает очень отдаленные времена, когда сын стратега Главкона и он сам были очень молодыми людьми. Но, судя по контексту, этого не могло быть. Можно сказать, что Главконы нас запутали, а Платон не потрудился разъяснить, о ком шла речь. Хотя это одна из ключевых фигур при определении источника информации о симпосие, которая так тщательно передается в начальной части текста. «Пир» вообще очень подробный текст, в котором автор пытается не упустить ни одной детали.

В «Пире» указывается, что организатор торжества Агафон на момент пересказа отдаленного события еще жив, хотя и уехал из этих мест. Судя по датировке смерти Сократа и Агафона, Сократ тоже должен быть еще жив (он умер два года спустя после Агафона). Причем Платон знаком с Сократом достаточно давно! Почему бы не дать пересказ в интерпретации самого Сократа? Ведь он никуда, судя по всему, не уехал, иначе об этом было бы сказано, как и в случае с Агафоном. Значит, Платон мог общаться с Сократом. Но либо не захотел, либо этому воспротивился сам Сократ. Либо консультация с Сократом просто скрыта от читателя. Например, по той причине, что Сократу к тому времени власти запретили смущать людей своими речами, и всякое его произведение попадало в список экстремистской литературы. Поэтому Платону и нужно отнести событие к временам давно минувшим, когда Главкон и он сам были еще мальчиками. И запутать все, что только можно.

При выяснении первоисточника информации о симпосие оказывается, что Сократ к этой истории не причастен. Это не он рассказал своему ученику Аполлодору, что там творилось. Вся ответственность за исходный пересказ лежит на некоем Аристодеме – «маленький такой, всегда босоногий», а Сократ только кое в чем подтвердил его рассказ.

Итак, Платон передает рассказ Аполлодора, который сам пересказывает свидетельство Аристодема. Причем это рассказ не для Платона, а для Главкона, который, вероятно, и поведал автору «Пира» детали состоявшегося разговора. Кроме того, когда в «Пире» дело доходит до пересказа речи Сократа, то оказывается, что он передает не собственные мысли, а то, что ему поведала некая «чужестранка» – мантинеянка Диотима. В общем-то, от Афин до Мантинеи в Аркадии не такой уж долгий путь. Тем не менее, звание «чужестранка» означает, что речь идет о представительнице другого народа, далекого от аттических греков. Так и вовсе снимается ответственность за то, что передается читателю от лица Сократа, – это пересказ пересказа, пересказанный еще трижды. При этом Аполлодор – «бесноватый», он поносит весь мир и самого себя, но только Сократ для него – вне критики. Что возьмешь с «бесноватого», постоянно выходящего из себя, поскольку всех считает достойными жалости, раз они не занимаются философией.

После всех этих путаных объяснений, снимающих всякую ответственность за достоверность пересказа, Платон переходит к рассказу Аристодема (то есть, пересказу его рассказа Аполлодором, который пересказан Платону его братом Главконом). При этом в рассказе множество мельчайших деталей, которые уподобляют его хронике, а записи речей – стенограммам.

Повествование о пире и беседе на нем начинается с достаточно длиной истории того, как Сократ и Аристодем появились в доме Агафона, отмечавшего свой недавний успех у публики. При этом множество деталей делают ситуацию комичной, фигуру Сократа – фигурой чудака. Все это как бы готовит читателя к тому, что ко всем последующим речам Сократа надо отнестись без особой серьезности.

Начинается все с того, что Аристодем случайно встречает Сократа «вырядившимся». Что это значит? Оказывается, Сократ умыт и в сандалиях. Вот если бы он был неумыт и бос – тогда это не вызвало бы вопроса: «Куда это он вырядился?» Имеем характеристику Сократа как босяка, который, лишь будучи приглашенным на пиршество, приводит себя в порядок.

Обсуждение вопроса, под каким предлогом Аристодему присоединиться к приглашенному на пир Сократу, также весьма любопытно. Сократ приводит в пример поговорку, которую, как он считает, Гомер исказил: «к людям достойным на пир достойный без зова приходит». Гомер предполагает, что недостойный приходить без зова не должен. Сократ полагает, что все как раз наоборот, приводя в пример явление слабого Менелая на пиру у доблестного Агамемнона. Это было в порядке вещей, значит, Гомер ошибался. Ну что взять с человека, который критикует самого Гомера!

Сократ

Доводов Сократа явно не хватает, чтобы развеять сомнения Аристодема. Аристодем самоуничижается: нет, будет скорее по Гомеру, если он без приглашения пойдет на пир к мудрецу. Сократ высказывается в том смысле, что пока дойдем, придумаем, как выкрутиться. При этом по дороге начинает все больше задумываться и отстает, а при входе в дом Агафона и вовсе куда-то исчезает. Аристодем так и является незваным гостем, как и предполагал – без всякой поддержки от Сократа и без всяких оправданий своей вольности. И тут выходит, что Сократ-то был прав. Агафон радостно приветствует Аристодема и даже сообщает, что искал его вчера, чтобы пригласить на пир. И спрашивает, почему же тот не привел Сократа?

Слуге приказано отыскать спрятавшегося где-то задумчивого мыслителя. Аристодем же принимает от раба омовение ног и располагается среди пирующих. При этом становится известным, что Сократа лучше пока не трогать – он стоит у соседнего дома и о чем-то размышляет, отказываясь куда-либо идти. Чудачество Сократа делает ситуацию совершенно комической.

Ужин начинается без Сократа, который появляется только к середине трапезы, простояв в задумчивости немало времени. Агафон зовет его на почетное место рядом с собой. И шутливо предполагает, что часть мудрости, которая завладела Сократом, перетечет и в него. Сократ же совсем недружелюбно отвечает, что такого свойства мудрость не имеет, чтобы перетекать в пустое место как вода. Но тут же поправляется: если все же подобное свойство у мудрости есть, то он скорее ожидает получить ее от Агафона. Потому что мудрость Агафона сопряжена с успехом, а сократовская – «плохонькая», «похожая на сон». Тридцать тысяч греков, оказывается, внимали трагедии Агафона! А Сократ… К нему можно отнестись более сдержанно, без восторгов – как он сам рекомендует.