Пьер Ренуччи - Клавдий. Нежданный император

Весьма возможно, что именно этого Клавдий и хотел избежать. Отправить к солдатам министра, чтобы не появляться перед ними самому, — похоже на решение, принятое по зрелом размышлении. Клавдий ведет себя в точности так же, как Тиберий во время кровавых мятежей рейнского и дунайского легионов в 14 году. В то время, несмотря на размах, который приняло восстание военных, осторожный император решил, как поясняет Тацит, «не покидать столицу государства и не подвергать случайностям себя и свою державу. <���…> Но если в обоих войсках будут находиться сыновья, его величие не претерпит никакого ущерба, ибо чем он дальше и недоступнее, тем большее внушает почтение». Как и Тиберий, Клавдий не подставлялся сам в случае неудачи своего посланца, выигрывал время, чтобы ситуация могла уладиться сама собой, а он — хорошенько все обдумать. И если Нарцисс потерпит неудачу, у него, Клавдия, еще останется возможность обратиться к солдатам самому.

Тот факт, что прислан был Нарцисс, а не кто-либо другой, тоже, возможно, не случаен. Думается даже, что этот выбор был продиктован тонким знанием психологии, умением читать в душе легионера. Со времен реформ Мария в 107 году до н. э. армия довольно быстро стала профессиональной, а при Империи гражданин-солдат окончательно уступил место солдату-гражданину. В результате сильно изменились и менталитет солдата (miles), и представление о нем. На самом деле это был настоящий социальный переворот, породивший два новых типа: профессионального солдата и «гражданского», который никогда не возьмется за оружие. В военном лексиконе имелось слово, обозначавшее, как мы сказали бы сегодня, «гражданское лицо», — paganus, то есть «поселянин», «крестьянин»: наверное, потому, что солдатам чаще всего приходилось иметь дело с сельским населением [24] Позднее христиане будут называть тем же словом приверженцев древней религии — язычников; в русском языке — «поганых». . Чувство принадлежности к двум разным социальным группам провело настоящую границу в умах между paganus и miles. И эту границу никто не желал пересекать, о чем говорит такая история. Когда Цезарь однажды столкнулся с неповиновением одного легиона, который отказывался отправляться в Африку, то не стал грозить солдатам наказанием, а объявил, что распускает их, назвав Quirites вместо milites. Словом Quirites обозначали римских граждан в частной жизни, это что-то вроде французского «буржуа». Одного этого небрежно оброненного слова хватило, чтобы в корне изменить ситуацию: возмутившись, что их уподобили «штафиркам», легионеры завопили, что они солдаты, а чтобы это доказать, немедленно отправились за своим предводителем в Африку.

Нам кажется, Клавдий сыграл на той же психологической струне, отправляя своего вольноотпущенника выступать с речью перед войсками. Если pagani обычно считали легионеров наемниками-полуварварами, легионер в собственном смысле слова [25] Только легионер в собственном смысле слова, составлявший ядро легиона, являлся римским гражданином. Солдаты вспомогательных частей, набранные из жителей провинций, которым еще не предоставили гражданства по закону, а то и из чужеземных племен, не могли быть гражданами Рима. , напротив, очень гордился тем, что является гражданином Рима. И был тем более горд своим гражданством, что оно, как правило, было недавним: либо предоставлено его племени целиком, либо конкретно ему с момента поступления в армию. Гордился он также и тем, что его главнокомандующим был сам император, которому он официально приходился commilito — товарищем по оружию. В целом легионер времен ранней Империи имел высокое представление о своей роли и социальном статусе, и был совершенно прав. При всех своих недостатках он вовсе не напоминал скотину-наемника, каким его порой представляли себе гражданские, его современники. Как справедливо отмечает Жан Мишель Каррие, это был человек, «способный отождествить защиту империи и службу принцепсу на основе принесенной клятвы с выживанием общества, в котором он не был изгоем». Если представить себе такой умственный настрой, можно понять его реакцию, когда он увидел на возвышении для полководца paganus самого низшего пошиба — бывшего раба, вздумавшего учить его гражданскому долгу, его, римского легионера, товарища по оружию самого императора! Ловко придумано. Солдаты вернулись в строй.

Армия незамедлительно вышла в море. Набившись в корабли, плясавшие на волнах, солдаты мучились от морской болезни. (Тысячу девятьсот один год спустя, следуя в обратном направлении, с тем же испытанием столкнутся солдаты, участвовавшие в высадке в Нормандии.) К счастью, благоприятное знамение пролилось бальзамом на их исстрадавшееся нутро: по небу пронесся метеор, оставивший свой огненный след по ходу плавания. Боги указывали дорогу.

Десант высадился в трех разных местах [26] Возможно, в Рутупии (Ричборо), Дубрисе (Дувр) и Леманисе (Лимпн). , чтобы хотя бы в одном из них зацепиться за побережье. Напрасная предосторожность, поскольку бритты, думавшие, что римляне еще бунтуют, и не подумали стянуть войска куда бы то ни было. Так что высадка произошла без боя на юго-восточной оконечности острова, вероятно, неподалеку от устья реки Стур. Теперь, когда возможность сбросить захватчика в море была упущена, бритты выжидали, прячась по лесам и болотам. С большим трудом Плавтий все-таки дал два сражения и обратил в бегство Каратака, а затем его брата Тогодумна. Дион Кассий говорит о победе, но это больше напоминает отступление войск бриттов к реке Медуэй. Не имея решающего значения, эти первые успехи позволили римлянам оставить гарнизон на берегах реки Стур, а главное — вклиниться в своего рода союзное королевство, сколоченное Кунобелином. Это объединение, в котором главенствовали катувеллауны и тринованты, было еще молодым и непрочным. Можно предположить, что оно держалось в основном благодаря личности своего основателя, а тот-то как раз и покинул подлунный мир незадолго до римского вторжения. Из-за раздоров между тремя его сыновьями, а теперь еще и военных неудач двух из них начались измены. Первыми отделились добуннии, жившие между Глевом (Глостер) и нынешним Оксфордом; часть их примкнула к римлянам. Это не случайно: их племя, занимавшее территорию по западной окраине конфедерации, Кунобелин покорил совсем недавно. Удаленные от центра и плохо интегрировавшиеся, добуннии первыми с радостью покинули союз, в который вступили последними и скрепя сердце.

Армия бриттов расположилась на левобережье Медуэй, понадеявшись, что римляне не смогут форсировать реку, не построив мост. Плавтий решил действовать быстро, отправив диверсионную группу прикрыть массированную атаку в другом месте. Отвлекающую операцию он поручил германцам из вспомогательного состава, возможно батавам [27] Дион Кассий говорит о германцах, не уточняя племени. С большой долей уверенности можно считать, что это были батавы, известные как превосходные пловцы. Германик уже использовал их во время своих германских походов для форсирования рек и проведения диверсионных операций на противоположном берегу. . Несравненные пловцы, они незаметно переплыли Медуэй и неожиданно напали на врага. Легковооруженные и очень подвижные, они должны были вывести из строя колесницы — ударное оружие бриттов. Поэтому они не стали нападать на людей, а убивали или ранили упряжных лошадей, посеяв смятение и подвергая опасности конницу. Воспользовавшись тем, что германцы отвлекли на себя бриттов, будущий император Веспасиан и его брат Сабин с крупными силами преодолели реку в другом месте. Задача была не учинить разгром, а удержать плацдарм на левом берегу. В очередной раз застигнутые врасплох, бритты понесли значительные потери, однако не были побеждены. Уже на следующий день они перешли в яростное наступление на римский авангард. Битва бушевала весь день, и поле осталось за полководцем Госидием Гетой. За этот подвиг он получит знаки триумфа. Однако вражеская армия все еще оставалась боеспособной и отступила к Темзе, перебравшись на другой ее берег под Лондиниумом (Лондоном).