Андрей Худяков - В.Грабин и мастера пушечного дела

— Что случилось? — спрашиваю.

— На школе забастовка! Колхозники отказались работать!

— Почему отказались?

— Так вот!.. Второй день веду с ними спор и мирные переговоры. А они свое: мы работаем с Рождества, срок нашему уговору давно кончился, мы сверх его больше месяца отбатрачили. А теперь — баста! Ни за какие гроши гвоздя не забьем.

Спешу на стройку. До нее не больше пятисот шагов.

Громадина из белого кирпича в четыре этажа среди бараков впечатляет. Школу ждет весь рабочий поселок. И вот на тебе! Забастовка!

Мужики сидят кучкой на свежих досках для полов. Курят. Увидев меня, как по команде встали. Картузы, кепки с головы долой. Показывают уважение. Догадался, на них сильное впечатление произвели гимнастерка, бриджи под сапоги и, наверно, главное — военный ремень и портупея через плечо.

— Здравствуйте, товарищи! Я из редакции заводской газеты… Садитесь, пожалуйста. Скажите, почему не работаете? Вам уже не раз рассказывали, как нужна нашим ребятишкам школа?

— У нас тоже дома остались дети. Мы это понимаем. А своего требуем, — кто-то из мужиков бросил зло мне.

Вижу, из середины угрюмых людей шагнул ко мне небольшого росточка, узкоплечий, сухой и жилистый старик.

— Мы что? Мы, молодой человек ничего. Мы и нашему прорабу говорили… Мы не бунтуем, а свою правду ищем, — говорил он с остановками.

— Мы больше не желаем терпеть обмана. Мы пущай и не начальники, а тоже люди.

— Кто вас обманывает? Нам известно, что правление вашего колхоза продлило договор, — говорю им.

— Оно за это получило от завода три тысячи рублей. Продлило! А нас спросили? Какое у него на это право? Дожили! Захотят женят, захотят и без тебя разведут!.. Сенокос надвигается. Сенокос! А там жнитво. А кто коровенку имеет? Ее, бедную, зимой надо кормить. Дом без хозяина — сирота. Время летит. А без корма коровку куда? Под нож!.. Нам прораб говорил про заработки! После харчей у нас, конечно, деньжата остаются, но ими наполовину домашние дела не поправишь. А надежда на председателя колхоза плохая. Зимой попросил у него лошадь привезти возок соломы. «Нельзя, — говорит, — все на учете». А коль сыну бесплатно вывезти пятистенку на колхозных лошадях, так это можно? А наведи на это критику, ты же перед всем миром будешь виноватым! Как хотите судите меня, но мы работать, я за всех заявляю, не будем. И обмана больше не потерпим…

Через два дня в нашей газете появилась маленькая заметка. Ее прочитал директор и схватился за голову. Правда, ему было не до строителей и школы… И все же она больно задела его самолюбие.

На всех заводских дорожках, не покрытых асфальтом, желтый волжский песок. В заводоуправлении сегодня тишина и повышенная служебная готовность. Девушки из канцелярии, отделов и самой дирекции в цветастых платьях и в туфельках с каблуками.

После обеда прошел слух: нарком на заводе. Все, кто могли, немедленно поспешили в цеха. Кому не хочется посмотреть хотя бы издали на Г. К. Орджоникидзе? Я тоже окольным путем через шихтовый двор подался на литейный. Сюда-то он обязательно заглянет!

Хорошо, что нарком задержался в инструментальном цехе. А то могла быть большая беда. По неизвестной причине у одного мартеновского окна лопнула труба охлаждения. Холодная вода упругой струей ударила в кипящую сталь. Взрыв. На чугунный пол рабочей площадки из печи выплеснулось несколько тонн горячего металла. Воду где-то успели перекрыть. Поднялась суматоха. Подогнали мостовой кран. Сталевары ввели в дело завалочную машину и удачно сдвинули с места остывающий стальной слиток. Потом стальными тросами зацепили «козла» и кран оттащил его в глубь цеха. Послышались оживленные голоса. Идет небольшая группа людей, во главе которой Орджоникидзе, Радкевич и начальство фасонно-литейного блока — Эфрос и Чумаков.

Наркому об аварии ни начальник смены, ни сталевары не доложили. Его деликатно отводили подальше от места выброса стали. Нарком с рабочими и мастерами поздоровался за руку.

— Товарищ Радкевич, кто у вас занимается снабжением? — вдруг неожиданно Серго спросил директора.

— Максимович, товарищ нарком.

— Объявите ему от моего имени строгий выговор с предупреждением.

— За что?

— Вы разве не видите, что сталевары и подручные разуты? Они разве в такой обуви должны работать? Здоровье рабочих надо беречь!

Нарком отправился в кузнечно-прессовый цех. Кто-то из сталеваров неосторожно сказал:

— Теперь нарком не скоро отмоет руки.

— Отмою, товарищи! Скоро у нас будет много сортов мыла. Ходи по магазинам и выбирай, который на тебя веселее смотрит.

Смех. Дружные аплодисменты.

Я после узнал, что через час снабженцы принесли в мартеновский цех для сталеваров положенные им просторные головки от валяных сапог.

Пошли в кузнечно-прессовый корпус, затем в первый механический цех. Здесь все блестело и радовало глаз. И новые импортные станки, и побеленные стены, и покрашенные зеленой краской перегородки. Не в пример старым заводам, начищены широченные окна. Нарком остановился. Не скрывая грусти, он смотрел на оборудование, мощность которого использовалась всего на тридцать процентов.

— Вот здесь сухо и чисто. Что хорошо, то хорошо. Но я хочу вам сказать, что ваш завод — спящая красавица. Всем надо это понять. И чем скорее вы ее разбудите, тем лучше будет для всех.

Григорий Константинович осмотрел второй механический и третий ремонтный цеха. От обеда, предложенного директором, отказался. Приподняв фуражку над головой, он сухо попрощался. Сел в ожидавшую его у входа в электроцех машину и отбыл в город.

…Поздний вечер. Густая дневная духота еще держалась. На западе временами чуть-чуть слышно погромыхивало. С запада по всему горизонту надвигалась большая черно-свинцовая туча. А в селах за Волгой уже началась жатва. У нас тоже разворачивалась своя страдная пора. После посещения наркомом завода самым неожиданным и драматическим событием было отстранение от должности начальника главного механического цеха М. Ф. Семичастнова. Вместо него из подмосковного Калининграда приехал Петр Николаевич Горемыкин. Во втором механическом В. Н. Лубяку заменил Яков Иванович Чмутов. Мы все почувствовали приближение надвигавшейся на завод грозы.

…Солнце, казалось, прощалось с желтеющими полями и изумрудными перелесками. Оно медленно приближалось к густой синеве Семеновских лесов. Светило будто вот-вот соскользнет с горбушки голубого неба и уйдет на отдых за край земли в свою таинственную прохладу. И тогда у нас наступят сумерки — предвестники покоя. А пока светло. Над большими серыми бараками с писком летают ласточки. У них тоже разгар своей страды — выкормить и поставить на крыло потомство.