Робен-Жан Лонге - Террористы и охранка

Но среди кучи бессмысленных измышлений и басен оказалось множество фактов, точных, достоверных, которые проливали такой яркий свет на истинную роль Азефа, что становилось почти непонятным, как они давно уже не возбудили сомнений и прямых подозрений против провокатора.

Значительная часть этих фактов была собрана «конспиративной комиссией». Эта комиссия была образована за год до разоблачения Азефа левой парижской группой с.-р., всполошенной неожиданным провалом «северного летучего боевого отряда», который во всем своем составе попал в руки полиции при обстоятельствах, невольно возбуждавших крайнее недоверие. Комиссия деятельно занялась расследованием этого провала. Ее работа, протекавшая параллельно с работой Бурцева, не закончилась таким шумным успехом, но все же немало способствовала раскрытию измены в центре партии.

Первым результатом расследований комиссии было точное установление того. Что арест всего «северного летучего отряда», накануне совершения им задуманного и подготовленного акта, не мог быть объяснен иначе, как предательством.

Точно так же свирепый и совершенно непонятный приговор, вынесенный против двух членов «центрального боевого отряда» Льва Зильберберга и Сулятицкого, не мог быть объяснен иначе, как при предположении, что Правительство было точнейшим образом осведомлено об их настоящей роли.

Единственной уликой, выдвинутой против них на суде, являлось свидетельское показание полового из гостиницы. Этот сомнительный свидетель заявил, что видел их в обществе неизвестного, скрывавшегося под кличкой «Адмирал», который убил градоначальника фон дер Лауница и вслед за тем сам покончил с собою.

Как бы ни было безжалостно и жестоко царское правосудие — даже военно-полевых судов, — казалось невероятным, что оба революционера были осуждены и казнены 16 июля 1907 г. только на основании такого ничтожного обвинения. «Конспиративная комиссия» справедливо узрела в этом деле руку агента-провокатора.

Два других факта, гораздо более значительные, стали известны членам «конспиративной комиссии».

Одному шлиссельбургскому узнику, а именно Мельникову, осужденному по делу Гершуни, вспомнилось в заключении кое-что подозрительное в личности и в положении Азефа. При обыске у одного товарища полицией было захвачено вместе с другими документами письмо с адресом, по которому легко было добраться до Азефа, жившего тогда в Москве. Несмотря на это, последнего даже не потревожили.

Мельников сообщил сомнения и тревоги Гершуни, который, схватившись за голову, воскликнул:

«Азеф — провокатор! Тогда и на отца родного нельзя положиться».

Через некоторое время Егор Сазонов, попавший после казни Плеве тоже в Шлиссельбургскую крепость, сообщил Мельникову, вероятно по поручению Гершуни, что «Азеф безукоризненный революционер и продолжает работать в партии».

Мельников не был единственным революционером, который смутно догадывался о настоящей роли Азефа. Максималист Рысс, основываясь на совершенно иных данных, формально обвинял Азефа в 1906 г. как провокатора. Брат казненного сообщил в «Avanti» чрезвычайно интересные сведения об его бесплодной борьбе против Азефа, проливающие любопытный свет на факты, сообщенные «конспиративной комиссией».

«В начале 1906 г., - пишет он, — мой брат Соломон Рысс, известный в революционных кругах под именем „Мортимер“, был арестован, когда со своими товарищами пытался произвести экспроприацию. Ввиду того, что Мортимер был одним из видных максималистов, последние решили устроить ему побег и с этой целью вошли в сношение со стражей, предлагая ей крупную сумму за содействие побегу. Стража согласилась, но в последний момент жандарм, охранявший камеру, струсил и сообщил обо всем своему начальству. Тогда киевский начальник охранного отделения Кулябко дал знать Мортимеру, что ему устроят побег, буде он согласится служить в департаменте полиции.

Получив это предложение, Мортимер решил использовать его в интересах революции и дал согласие. Жандарм и городовой, охранявшие камеру, получили приказ не мешать побегу — и Мортимер скрылся.

На свободе Рысс-Мортимер немедленно сообщил своим товарищам о данном им обещании служить в охранном отделении, заявив, что хотел воспользоваться этим для революционных целей. Товарищи Мортимера, руководители партии максималистов, выразили ему доверие, дав согласие на его службу в департаменте полиции.

Благодаря своей способности обращаться с людьми Мортимер проник в тайны департамента и тотчас же узнал, что Евгений Азеф, он же „Толстый“, он же „Иван Николаевич“, служит в департаменте на амплуа агента-провокатора.

В начале сентября 1906 г., встретив меня в Петербурге на улице, Мортимер просил меня немедленно передать социалистам-революционерам о роли Азефа.

Я счел своим долгом в тот же день сообщить об этом лицу, имевшему сношения с с.-р. и „боевой организацией“. Однако заявление мое было встречено возмущением и даже угрозами по моему адресу: „Дорого заплатите за клевету“.

Желая в корне убить слухи об Азефе и загрязнить источник слухов, ЦК партии с.-р. стал усиленно распространять слухи о „провокаторе Мортимере“.

В октябре 1907 г. Рысс-Мортимер был арестован в Юзовке, в кандалах доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость. В феврале месяце он был отвезен, закованный в ручные и ножные кандалы, в Киев, судим военно-окружным судом и казнен.

Приехав в Париж весной того же года, я открыто заявил о провокаторстве Азефа, предъявляя в то же время требование ЦК партии с.-р. представить данные о роли, приписываемой им Мортимеру. Приглашенный в июне ЦК, я повторил свое требование. В ответ мне было заявлено, что ЦК намерен меня привлечь к суду за распространяемые слухи „о некоем лице“ и предлагает мне представить ЦК документы о провокаторстве „этого лица“. Не питая никакого доверия к ЦК, я ему никаких данных дать не желал, Но заявил, что охотно пойду на суд и предпочитаю, чтоб суд этот состоялся в ближайшем времени. Однако мои требования не дали никаких результатов».

Из подозрений, относящихся к более раннему периоду, только одно кажется нам заслуживающим доверия. В открытом письме бывший председатель союза союзов Петерс, опровергая появившийся в печати рассказ о нем, как о друге Азефа, заявил, что он в действительности был товарищем Азефа по университету в Карлсруэ и что уже тогда до него доходили темные слухи, обвиняющие Азефа в сношениях с полицией и посольством [42].

Все эти косвенные улики, прямые доказательства, личные обвинения, прибавленные к тем фактам, которые нами приводились в главе о борьбе и показаниях Бурцева, а именно к саратовской истории, к одновременному посещению Азефом и Раскиным железнодорожника в Варшаве, к подозрительному поведению Азефа в деле Трепова и, наконец, к знаменитому письму Меньщикова, в котором обвиняется наряду с Татаровым и Азеф, — образуют вместе поистине страшный обвинительный акт.