Николай Мещеряков - Мировой фашизм (сборник статей)

Вождь итальянского фашизма — Бенито Муссолини — был ранее одним из довольно видных вождей итальянского социализма. Народные массы привыкли верить социалистам; поэтому Муссолини и был для итальянской буржуазии вполне подходящим человеком для того, чтобы обморочивать народ во время войны и первое время после ее окончания. Первое время Муссолини и старался сохранить свою социалистическую маску; он продолжал выдавать себя за социалиста. Но война ребром поставила все вопросы; она до последней степени обострила противоречия интересов имущих и неимущих классов. Долго прикрываться маской социализма при таких условиях фашизму было невозможно. Да и самый классовый состав фашистской партии, как мы видели, носил такой ярко-буржуазный характер, что истинная буржуазная сущность фашизма должна была скоро выявиться.

Но буржуазные заправилы фашизма пошли на это не сразу. Долгое время они еще пытались прикрыть эту свою чисто-буржуазную сущность и свои цели — защиту интересов буржуазии против ее классовых противников — стремлением фашизма, стоя вне партий, защищать общенациональные интересы. „Нужно было — говорит в своей книге т. Сандомирский — как можно искуснее замаскировать свою социальную ненависть к трудящимся массам трескучими и лживыми фразами из обычного арсенала патриотического жаргона. На первых порах фашизм и пытался завоевать себе право гражданства в Италии под прикрытием лозунгов, объединяющих якобы интересы всех итальянцев в области внешней политики, закутавшись в плащ защитника общенародных интересов. Нужно было… ловко обманув рабочие массы проповедью общих интересов, посеять среди них раздор и ненависть и отвлечь их внимание от их непосредственного врага — итальянских помещиков, фабрикантов и банкиров“.

Уже на первом фашистском конгрессе во Флоренции Муссолини выставил, как один из пунктов своей программы, стремление к тому, чтобы Италия взяла на себя в области международной политики задачу установления равновесия и примирения всех других европейских держав. Другими словами это означает, что Италии должно принадлежать первенство в концерте европейских держав, что она должна стать на первое место среди этих держав.

Это стремление создать из современной разоренной войной Италии „Великую Италию“ выразилось в том, что фашисты поддерживали опереточную авантюру д'Аннунцио в Фиуме, кричали о необходимости усиления Италии, как колониальной державы, и вели бешеную борьбу против Нитти и Джиолитти за то, что те, сознавая недостаточность сил Италии, занимали уступчивую позицию по отношению к более могущественным, чем Италия, — Франции, Англии и Соединенным Штатам. Но ничего реального из этой патриотической шумихи не выходило. Зато этим патриотическим шумом итальянская буржуазия ловко прикрывала создание своей послушной организации, которая нужна была ей совсем для другой цели. Фашизм был нужен итальянской буржуазии не как опора в борьбе против притязаний империалистов других стран, а как орудие в борьбе против итальянского пролетариата.

Мировая война 1914—1918 годов во всем мире вызвала кризис империализма. Результатом войны было колоссальное расточение богатств, которое особенно чувствительно и тяжело было для стран бедных, для стран с сравнительно слабо развитой промышленностью, к числу которых принадлежит и Италия.

Кто же должен был уплатить эти издержки войны? Каждая общественная группа, каждый класс старался сбросить со своих плеч бремя этих издержек и переложить их на другие классы, возложить на других страшно возросшее бремя государственных расходов. Противоречия классовых интересов страшно обострились. А вместе с тем для каждого класса стало более важным, чем когда-либо, обеспечить за собой влияние на государственную машину, чтобы, опираясь на все ее силы, на весь ее аппарат, защищать свои.

Одни страны, — более могущественные или обладавшие более сильной, более развитой промышленностью, как Франция, Англия, Соединенные Штаты, — могли надеяться и пытались переложить бремя военного разорения на другие страны — Италия не принадлежала к их числу: у нее не было для этого ни достаточно сильной военной мощи, ни достаточно сильно развитой промышленности. А вдобавок Австрия, которая могла стать единственным объектом грабежа со стороны Италии; не могла доставить для этого достаточного количества рессурсов. Поэтому в Италии сильнее, чем где-либо, должно было проявиться обострение классовых противоречий и обострение классовой борьбы. В Италии кризис капитализма должен был проявиться в наиболее острых формах. Банкротство капитализма сказалось здесь особенно ярко.

И действительно, мы видим в Италии с 1919 года сильное обострение классовой борьбы. Революционное настроение итальянского пролетариата растет в это время несказанно быстро. „С начала 1919 года — говорит итальянский анархист Л. Фаббри [5] Цитирую по книге т. Сандомирского „Фашизм“, стр. 64–65. — началось (в Италии) какое-то светопреставление. На площадях Италии стали собираться десятки и сотни тысяч людей. Социалистическая и революционная пресса захватывала все больше влияния. Подписка на левые издания достигла цифр, ранее казавшихся сказочными. Пролетарские партии — особенно социалистическая — а также производственные союзы становились необычайно многочисленными. Все говорили о революции, и на самом деле революции было обеспечено большинство; сами противники готовы были примириться с ней. Выборы в ноябре 1919 года, протекавшие под максималистскими лозунгами, увеличили вчетверо число социалистических депутатов и подорвали окончательно значение партий, стоявших за войну. Успех социализма достиг высшей точки“.

Что могла противопоставить буржуазия этому росту революционного настроения? Силу старой государственной машины, опиравшейся на армию, полицию, жандармерию, на суд, на законы, силу государства, действовавшего не от имени класса, а от имени всего народа, не во имя интересов одного класса, а во имя интересов всего народа, силу буржуазного государства, действовавшего под флагом демократии? До войны это государство пользовалось в глазах всех граждан громадным уважением и авторитетом. Буржуазия стояла прочно. Она, казалось, была полна жизненных сил. Для простых обывателей буржуазный строй представлялся навеки ненарушимым. Смешно и безумно было для обывателя думать о низвержении этого строя, даже о неповиновении ему. Только одни социалисты, которые представлялись обывателю беспокойными фантазерами, могли питать такие мечты. Да и для большинства социалистов того времени социализм представлялся каким-то далеким-далеким идеалом, а отнюдь не вопросом, стоящим в порядке дня. Ведя социалистическую пропаганду, социалисты того времени были насквозь пропитаны буржуазным миросозерцанием, они сами были глубоко убеждены в прочности буржуазного строя еще на долгие времена; они сами преклонялись и благоговели перед буржуазным государством, в особенности если оно было украшено флагом буржуазной „демократии“. Они повиновались этому государству не только за страх, но и за совесть. Армия, например, была для них не только орудием угнетения эксплоатируемых слоев населения буржуазией и землевладельцами; они думали, что эта армия призвана охранять и защищать отечество от нападания со стороны врагов. Даже полиция казалась им охранительницей не только буржуазного порядка, но и вообще порядка. Как ни насмешливо, как ни враждебно относились подчас социалисты к полиции, в глубине души они чувствовали к ней глубокое уважение, ибо не только в глазах обывателя, но даже и для большинства рабочих, для большинства социалистов, какой-нибудь агент полиции представлялся не только воплощением грубого насилия, но и агентом власти „демократического“ государства. Этот агент был страшен не своим оружием, не своей палкой, а всей той силой, которая находилась в руках буржуазного государства.