Николай Байбаков - От Сталина до Ельцина

Вспоминаю, что после подобных заседаний Косыгина буквально трясло от возмущения, от того, как непродуманно и поспешно принималось решение по той или иной важной проблеме. Но, увы, один, без поддержки всемогущего Политбюро, Алексей Николаевич практически ничего не мог сделать по ряду актуальных вопросов.

Брежнев все больше и больше отстранялся от рассмотрения планов и государственных программ, — то ли ему было скучно, то ли силы начали сдавать. Скорее, не понимая всей сути дел, он завидовал уму Косыгина, его знаниям и подлинному авторитету. Между ними возникла незримая, психологическая напряжённость, которая всё нарастала, хотя внешне это особо не проявлялось. При Брежневе роль Политбюро, ещё недавно полновластная, стала ослабевать. Немало совместных решений Политбюро и Совмина, громкие постановления исполнялись плохо. Возникали новые проблемы, накапливались незавершённые дела. Во многих отраслях снижались дисциплина и контроль.

Как-то летом 1976 года на даче в Архангельском Алексей Николаевич решил проплыть на лодке по Москве-реке. Он грёб напористо, и вдруг — солнечный удар. Косыгин потерял сознание, лодка перевернулась, но его успели спасти. Пришлось Алексею Николаевичу месяца два провести в больнице и санатории. Без него делами Совмина занялся малоэрудированный в этом Тихонов, давнишний, ещё с днепропетровских времен, друг Брежнева и его протеже.

Вернулся Алексей Николаевич в Совмин к прежней активной работе вроде и прежним, но более замкнутым, что ли. Однажды, обдумав и подписав какой-то документ по здравоохранению, он странно посмотрел на меня долгим взглядом и начал беседу на неожиданную тему. Он любил иногда поговорить на отвлечённые темы, вероятно, чтобы снять напряжение. На сей раз после длительной паузы он вдруг спросил:

— Скажи, а ты был на том свете?

Мне стало чуть-чуть жутковато, и я ответил, что не был, да и не хотел бы там оказаться.

— А я там был, — с грустноватой ноткой отозвался Алексей Николаевич и, глядя перед собой отрешённо, добавил:

— Там очень неуютно...

Что-то помешало продолжению этого мистического разговора, но хорошо помню, что состоялся он вскоре после его болезни. У меня сложилось впечатление, что именно после этого нелепого случая с лодкой здоровье Косыгина надломилось. К тому же обострились отношения с Брежневым, Черненко, Тихоновым. За первым инфарктом последовал второй в октябре 1980 года, а в декабре Алексея Николаевича не стало. Я уверен, что смерть А.Н. Косыгина была ускорена внешними факторами, хотя первое время они явно не проявлялись. Формально ему было поручено сделать на предстоящем съезде партии доклад об очередном пятилетием плане. По традиции для подготовки проекта доклада была создана небольшая рабочая группа, в которую вошли некоторые видные ученые (академик Л.И. Абалкин и работники аппарата Совмина). Возглавить рабочую группу Алексей Николаевич поручил моему заместителю Н.П. Лебединскому.

В установленное время проект доклада был готов, и над ним начал работать сам докладчик, который ещё не совсем оправился от инфаркта и находился в больнице. Однако он увлёкся работой, и чувствовалось, что это благотворно влияет на его выздоровление. До съезда оставалось ещё недели две. Больше половины доклада было готово, и дело успешно продвигалось к концу. Косыгин был в хорошем настроении, с увлечением трудился, и его дочери Людмиле приходилось вмешиваться, чтобы ограничить нагрузку отцу. И вдруг выходит решение об отставке премьера «по состоянию здоровья». Для Косыгина это, видимо, оказалось полной неожиданностью и окончательно надломило его.

Я был одним из тех, кто стоял у гроба Косыгина. О чем я думал, что вспоминал в эти тягостные минуты? Конечно, первое наше знакомство, его мягкие и строгие манеры, глубокая, слегка стеснительная улыбка, странный вопрос: «А ты был на том свете?». Но больше всего — долгие годы дружной, напряжённой работы, где проявлялся его государственный ум, стойкость в убеждениях человека с большой буквы. Человека, который, не щадя себя, непоколебимо стремился удержать страну, её экономику, жизненный уровень, от тихого сползания в пропасть, куда подталкивали технологи «застоя».

Я хотел рассказать только то, чему сам был очевидцем. Другие, знавшие Алексея Николаевича, вероятно, могут отметить иные особенности его ума и характера. И, может быть, тогда и сложится цельный образ главы нашего Правительства 1960-1970-х годов.

В Центральный дом Советской Армии проститься с Косыгиным пришли сотни тысяч людей. Часов в шесть вечера доступ к телу решили прекратить: видимо, на Старой площади не хотели придавать большого значения траурной церемонии, ведь Косыгин уже не был членом Политбюро и Председателем Совета Министров страны, его просто и равнодушно перевели в разряд пенсионеров.

По улицам, прилегающим к Центральному дому Советской Армии, тянулись и тянулись нескончаемые вереницы людей, желавших проститься с Алексеем Николаевичем, которого все искренне уважали и любили. И когда объявили, что печальный ритуал заканчивается, народ возмущённо зашумел. Тогда траурное прощание продлили на четыре часа. Но и наутро, до начала официальной церемонии похорон, поклониться праху Косыгина снова пришли тысячи людей.

Так закончилась целая эпоха «косыгинских реформ». И наступил подлинный, а не сочинённый борзыми либералами «застой». Рядом с немощным, впавшим в старчество Генсеком очутился второй старец в Совмине — дряхлый Тихонов.

Меня и ныне спрашивают о Брежневе. Возможно, я скажу о нём в последующих главах. Сейчас только отмечу, что он, как и Хрущёв, хорошо начал, хотя и знал, что мало смыслит в экономике, в исторических процессах. Всё же первые десять лет он прислушивался к мнению других и не очень мешал работе косыгинского правительства. Но он был, по-моему, не на своём месте — слабовольный, вечно колеблющийся добряк, любитель охоты. Когда он говорил, часто его трудно было слушать — настолько невнятна была его речь.

...Однако я несколько отвлёкся от событий. Итак, я согласился стать Председателем Госплана — мне было лестно работать с Косыгиным. На пути домой я думал, кому же на самом деле принадлежит идея назначить меня в Госплан. И Брежнев, и Косыгин знали, что я был противником хрущёвского преобразования министерств в совнархозы. Они же были свидетелями того, как Хрущёв распекал меня за то, что я в российском Госплане сохранил планирование по отраслям.

И по тому, как Брежнев в ходе нашей беседы внимательно прислушивался к словам Косыгина, который являлся Председателем Совмина СССР, я понял, что именно Косыгин остановил на мне свой выбор.

...Заканчивался 1965 год — последний год семилетки. К этому времени Госплан СССР был восстановлен как единый государственный орган, ведущий работу по трём главным направлениям: разработка предложений по переделке системы управления, возврат к отраслевой структуре; выработка совершенной системы планирования и стимулирования произвол-ства; составление проекта восьмого пятилетнего плана (1966— 1970 годы).