Борис Никольский - Загадка гибели линкора «Новороссийск»

При условии, что в воспоминаниях Степана Бабенко я принципиально не изменил ни точки, ни буквы, — перед нами документальное свидетельство того, что начальник Технического управления флота и флагманский механик соединения кораблей, наблюдая процесс буксировки кормы линкора в сторону Госпитального причала, спокойно информировали командующего флотом и командира эскадры о том, что самое большее, что грозит линкору, это заваливание корпуса на левый борт, с частичным касанием грунта днищем.

То есть не было и речи о том, что кораблю грозит катастрофа, что требуется предпринять срочные меры по эвакуации экипажа корабля.

Притом что катастрофа с линкором таки произошла, и погибла значительная часть экипажа, все обвинения, предъявленные командующему флотом и командующему эскадрой, остаются в силе. Но, справедливости ради, следует признать, что Бабенко и Иванов, а вместе с ними Городецкий с Матусевичем не ожидали столь трагического финала.

Фрагменты же письма, отправленного Крайтерманом вдове Матусевича из далекого израильского далека, в той части, где он свидетельствует о том, что Ефим Михайлович был уверен в неизбежной катастрофе, не следует принимать буквально и всерьез.

Кстати, в том же письме к вдове Матусевича Крайтерман пишет о том, что ему неоднократно пришлось просить разрешение у контр-адмирала Никольского снять с борта линкора моряков аварийной партии крейсера «Фрунзе». И только после третьего обращения Никольский с матерным напутствием дал «добро» Крайтерману отправляться к борту своего крейсера. Не очень приятно, когда тебя адмирал пошлет в бога и в мать, но было бы значительно печальнее, если бы в баркас с «Фрунзе», задержись он еще на минуту у «Новороссийска», примерно так же как в баркас с крейсера «Кутузов», рухнула бы артиллерийская башня.

Продолжим анализ воспоминаний Степана Бабенко.

«…В это время ко мне обратился вице-адмирал Кулаков и спросил о положении корабля. Я ему коротко доложил. А в это время Иванов закончил доклад командующему, и мы пошли в пост энергетики. Положение корабля к этому времени ухудшилось, крен на левый борт увеличивался. По кораблю в это время передавался сигнал: “Личному составу, прибывшему с других кораблей, построиться на юте! Остальным быть на боевых постах! Левый борт в опасности! ” Когда крен увеличился до 12 градусов, доклады в пост энергетики перестали поступать, от старших начальников никаких распоряжений не поступало. Иванов предложил мне выяснить обстановку. Никто из нас тогда не думал, что это был наш последний разговор. С поста энергетики я спустился в первое машинное отделение. Там находился инженер-лейтенант Писарев с личным составом. Они укрепляли носовую переборку, так как поступил доклад, что вода начала затапливать носовые турбогенераторы. Писарев доложил, что мало аварийного леса. Я ему предложил послать людей на левый шкафут, так как видел, что там выгружали брусья с какого-то корабля. Вышел из машинного отделения и по поперечному коридору направился в 18-й кубрик. В кубрике уже была вода, и уровень ее был около половины метра. У носовой переборки матросы заделывали отверстие от монорельса. На мой вопрос, откуда поступает вода, старшина ответил, что через переборку. Я в этом усомнился, так как видел на переборке только струйки воды. А когда пришел в кормовую часть кубрика, то вначале услышал по звуку, а затем увидел, что вода поступает через неплотности люка с верхнего кубрика. Я понял, что верхний — 8-й кубрик уже затоплен, и через люки 17-го и 7-го кубриков выбежал на верхнюю палубу, на правый шкафут. По правому борту у лееров стояли матросы. Двоим из них я предложил осмотреть люк 8-го кубрика, так как считал, что через открытый люк поступает вода. Крен в это время все более увеличивался. Взобравшись на надстройку, матрос доложил мне, что люк уже в воде, и палуба левого борта уже затоплена. Я понял, что левый борт уже полностью в воде, и направился на ют, чтобы доложить о состоянии корабля. Но успел добежать только до камбуза — между 3-й башней 120-мм калибра и 100-мм зенитной пушкой. В это время все загрохотало, я получил сильный удар в голову и потерял сознание. Корабль в 04 часа 15 минут через левый борт перевернулся вверх килем. Время можно было определить по часам — они в это время в воде остановились.

Итак, я оказался в воде. Опомнился, быстро пришел в себя, начал подниматься наверх, но, ударившись головой, я понял, что я под кораблем. Ориентировки никакой, абсолютная темнота. Но все же, каким-то образом, я вынырнул на поверхность по левому борту…»

При анализе этой части воспоминаний Бабенко меня лично не оставляло ощущение какой-то недосказанности или какой- то избирательности событий. Быть может, это связано с тем, что до момента опрокидывания линкора автор воспоминаний был участником событий немногим более часа. А быть может, Бабенко ощущал себя в какой-то степени виновным в том, что не смог реально помочь своим бывшим подчиненным — механикам спасти корабль и людей. Быть может, он ощущал свою вину за то, что не осознал сам степень опасности, грозившей кораблю, и не предупредил о ней адмиралов, руководивших процессом спасения линкора? А ведь посылая за ним катер на Графскую пристань, адмирал Лобов был уверен в том, что на корабль прибудет не только флагманский механик дивизии, а бывший «хозяин трюмов» линкора, по определению знавший корабль как карманы своих брюк.

Ведь именно он, Степан Бабенко, шесть лет назад прибыл на «Новороссийск» в составе коллектива моряков, ранее составлявшего костяк экипажа линкора «Архангельск», возглавлял на обоих линкорах дивизион живучести, осваивал со своими подчиненными трюмы, что называется, со всеми корабельными потрохами. И в ту треклятую ночь, когда этот линкор, изувеченный взрывом, наполнялся водой и тонул, была надежда, что Бабенко на правах старого хозяина его трюмов придет и поможет, а быть может, и спасет? А в результате — лично возглавить расчет ПЭЖа не решился, или не успел? Юридически он не имел на это права. Если отталкиваться от буквы закона, то и начальник Технического управления капитан 1-го ранга Иванов, прежде чем давать приказания расчету ПЭЖ, должен был расписаться в «машинном» журнале корабля. А иначе он оставался не более как авторитетным консультантом, решения которого не обязательны к исполнению. Даже с учетом критического положения корабля, в соответствии с действовавшим положением, приказы механикам мог отдавать флагманский механик эскадры или флагманский механик флота — контр-адмирал Самарин. Но ни того ни другого рядом не оказалось. Рядом были Иванов и Бабенко. Пытались помочь. Спасти не смогли.

Из анализа воспоминаний Степана Бабенко — его функция в общем процессе борьбы за линкор была сродни той, что молва приписывает начальнику Техупра — Иванову. С той только разницей, что знаний устройства и особенностей линкора у Бабенко было больше. Значит — и возможностей, если и не переломить, то хотя бы объективно оценить ситуацию, было больше.