Борис Никольский - Загадка гибели линкора «Новороссийск»

29 октября в 01 час 30 минут на линейном корабле «Новороссийск», стоявшем на внутреннем рейде Севастополя, произошел сильнейший взрыв, приведший к колоссальным разрушениям и в конечном итоге к опрокидыванию и гибели корабля с большей частью экипажа.

До октября 1954 года наша семья жила в доме на улице Подгорной, что ведет от Центрального рынка вверх — в сторону улиц Частника и Бакинской. Так вот, все два с лишним года, что жили мы на Подгорной, нашими соседями по «коммуналке» были мичман Владимир Лобатюк с женой Надеждой Максимовной. По слишком малому возрасту, я не помню от кого знал, что мичман Лобатюк, кроме того, что он был старшиной команды электриков, но и выполнял обязанности водителя служебной машины командира линкора. То, что командиру линейного корабля был положен служебный автомобиль, не вызывает удивления. Я отлично помню, как за отцом моего товарища по дому Вячеслава Серова каждое утро прибывал служебный газик, или, как в те времена любовно-уменьшительно его называли, — «козлик». Так вот отец Славы во второй половине 50-х годов командовал одним из крейсеров 68 «б» проекта — таких современников «Новороссийска», как «Адмирал Нахимов», «Адмирал Ушаков», «Михаил Кутузов», «Дзержинский». То есть не стоит сомневаться в том, что и командиру линейного корабля был положен служебный автомобиль. Кстати, в том же 4-м подъезде нашего дома до убытия в 1955 году на учебу в Академию Генерального штаба проживала семья командира крейсера «Адмирал Нахимов» капитана 1-го ранга Леонида Чулкова.

Нужно ли напоминать о том, что до назначения командиром крейсера Леонид Чулков служил старшим помощником командира линкора «Новороссийск».

Всю значимость последнего факта, несмотря на свой очень юный возраст, я четко осознал сразу же после гибели линкора. Дело в том, что в те далекие времена соседи по коммунальным квартирам становились чуть ли не родственниками. Когда папа в редкие вечера и тем более редкие дни приходил с корабля домой, родители стремились хотя бы на часок выйти в город, и меня — трехлетнего пацана — иногда брали с собой, а чаще оставляли на попечение соседки. У Лобатюков не было детей, и Надежда Максимовна всегда с охотой меня опекала, а я, оставаясь на ее попечении, чувствовал себя очень комфортно. Теперь же, по прошествии 60 лет, я все больше убеждаюсь в том, что «дядя Володя» и «тетя Надя» были далеко не так просты, какими в моем представлении должны были бы быть по социальному положению и служебному уровню главы семейства. Во-первых, у них в комнате всегда царили порядок и чистота, такую же чистоту Надежда Максимовна поддерживала на правах старшей хозяйки на общей кухне. Именно — на общей, потому как у меня язык не поворачивается сказать — на коммунальной, с учетом все той же чистоты и порядка. Моему отцу в ту пору было 33–34 года, а Лобатюку как минимум — лет сорок. Лобатюк был образцовым мичманом, поэтому неудивительно, что, несмотря на разницу в возрасте, он очень уважительно относился к моему отцу, в те годы командиру морского тральщика, капитану 3-го ранга. Должно быть, такое уважение было вызвано боевыми заслугами отца, — даже в те, по сути, послевоенные годы нечасто можно было встретить молодого офицера, награжденного четырьмя орденами, два из которых — ордена Красного Знамени…

В октябре 1954 года в связи с назначением отца командиром дивизиона морских тральщиков мы получили квартиру его предшественника по должности — капитана 3-го ранга Забелина и переехали в дом № 1 на улице Садовой. Я и по сей день живу в этом доме, но уже в квартире своего тестя, а в те — пятидесятые годы окна родительской квартиры выходили в сторону улицы, противоположную от бухты. Быть может, в этом и была причина того, что взрыва на линкоре я не слыхал. В те годы я спал так крепко, что отец, не пробуждая, запросто меня «кантовал» из одной комнаты в другую. В те годы он частенько шутил на эту тему, говоря, что из меня вырастет либо пожарный, либо офицер-артиллерист. Сбылось его второе предположение, с той только поправкой, что я стал офицером-ракетчиком. Это я к тому, что взрыва на линкоре я таки не слышал и узнал о гибели «Новороссийска» только утром 29 октября. В городе о трагедии говорили вполголоса, но как можно было скрыть то, что громыхнуло на пол-Крыма и происходило на виду всего города? Первая и наиболее достоверная информация к нам пришла от нашей бывшей соседки по коммунальной квартире на Подгорной — Надежды Максимовны Лобатюк. Уже только в этой связи первоисточник информации был самый надежный. Что касается Владимира Ивановича Лобатюка, то уж так сложилось, что последующие тридцать лет именно с его фигурой у меня ассоциировалась трагедия с «Новороссийском». Надежда Максимовна была старше мамы лет на десять, не меньше. Как это часто бывало с соседями по коммунальным квартирам, последующие лет десять мама поддерживала связь с Надеждой Максимовной. Основой этих контактов были, прежде всего, хозяйские, женские дела. По специфике блюд и домашних заготовок, что готовила Надежда Максимовна, и чему научила она маму, логично было предположить, что Лобатюки — крымские татары. В те годы в Севастополе и Крыму такое «признание» или «открытие» могло обернуться большими проблемами. И, естественно, признаваться в этом никто бы не стал. По многим признакам, капитан 1-го ранга Александр Кухта и мичман Владимир Лобатюк были «годками» — старше их на корабле был только Сербулов. По моему нынешнему разумению, выбирая себе водителя, Кухта практически вводил Лобатюка в свою семью. Вспомните фильм, построенный на местном фольклоре, — «Водитель для Веры»… Вполне естественным было и то, что уходя в отпуск 20 октября, Кухта отправил в отпуск и своего водителя Лобатюка. Не исключено, что до санатория Владимир Иванович доставил своего командира на служебной машине.

До того момента, как я стал писать эти строки, я вполне естественно воспринимал рассказ Надежды Максимовны о том, что, услыхав взрыв, Владимир Иванович тут же оделся и побежал на корабль. О домашнем телефоне мы в те годы и мечтать не могли. Ближайший телефон был у дежурного по строительной части за несколько кварталов на Партизанской улице. Возникает вопрос: почему мичман Лобатюк в такой тревоге побежал в сторону бухты? Ведь, казалось бы, взорваться могло все что угодно и где угодно. Что это было — предчувствие катастрофы или какая-то информация о возможности трагедии? Непонятно и другое. Если мичман — водитель автомашины командира — ощущал приближение беды или катастрофы, как мог командир линкора спокойно отправиться на курорт?

В те годы мой отец не расставался с фотоаппаратом, дома часто собиралось застолье с обязательным приглашением сослуживцев и соседей, но ни на одной из фотографий я не обнаружил Лобатюков. И вдруг на первой же фотографии из «новороссийской» подборки, выложенной в Интернете, я увидел Владимира Ивановича во главе своей команды электриков с переходящим вымпелом в руках.