Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

К счастью, у одного из товарищей, бывшего работника горсовета Маркина, есть радиоприемник. Мы включаем Москву, слушаем «Последние известия», затем размножаем их от руки, передаем своим товарищам, а те — народу. Вообще о моей подпольной деятельности вам может рассказать мой отец, и если я погибну, то прошу обратиться к нему. Он назовет вам фамилии коммунистов, расскажет, что нами сделано.

План у меня такой: если не сцапает гестапо, то с приближением фронта покину Полтаву и постараюсь перейти к нашим.

Дорогие друзья и товарищи! Все, что я описал, правда. За каждое слово отвечаю головой. У меня, человека, которого вскормила и воспитала Советская власть, партия, другой дороги быть не может. Вся моя семья до мозга костей принадлежит только родному отечеству. Два моих брата сражаются с фашистами, я десятки раз участвовал в боях, и никогда рука моя не дрогнула, посылая пули в заклятого врага.

Знайте, товарищи, где бы я ни находился, что бы я ни делал, всегда был и остаюсь коммунистом. Знайте и то, что, находясь в тылу врага, я никогда не позволю очернить славный коллектив «Красной звезды», воспитанником которой являюсь.

Итак, если нет Абрамова, Лаврова, Сиславского, Лапина, Хацревина, Осипова, Сувинского, Цветова, знайте, что они героически дрались с врагами и вели себя в боях достойно, как подобает военным журналистам. Не забывайте кристальной души человека, отважного бойца фронта и печати Саши Шуэра.

Я не сомневаюсь, что Красная Армия наголову разобьет фашистских людоедов. И если я погибну, то кровь свою отдам только за свою любимую родину — СССР.

Жму всем руки и целую крепко.

Прощайте!

Ваш воспитанник Сергей Сапиго».

Что же случилось с письмом?

История его такова.

На второй же день после освобождения Полтавы в политотдел одной дивизии, проходившей через город, пришел старик. Он принес пакет и сказал:

Вот письмо моего сына, Сергея Сапиго. Он наказал мне: если с ним что случится, а я буду жив, то, когда придут наши войска в Полтаву, вручить это письмо военным, чтобы послали в «Красную звезду».

Почти два года старик прятал письмо сына, а теперь принес. Политотдельцы передали пакет редактору фронтовой газеты «Суворовский натиск» Григорию Кияшко. А он переслал его в «Красную звезду».

Дальше след письма оборвался. То ли оно не дошло до редакции, то ли его потеряли. О его судьбе никто не знал, ни старые, ни новые работники редакции. В редакционном коллективе не раз говорили о журналистах-героях, но о Сапиго не вспоминали и не хотели вспоминать. После войны в здании газеты была сооружена мемориальная доска. Золотом на ней были высечены имена краснозвездовцев, отдавших свою жизнь в боях за Родину. Сапиго на ней не было…

И вот его письмо у меня в руках. Вернулся Сергей из небытия. Был героем, верным сыном Отечества и не только не опозорил имя краснозвездовца, а возвысил его! Прямо скажу, что сердце мое трепетало от радости!

В тот же день в редакции «Журналиста» состоялась пресс-конференция. Я рассказал о судьбе Сапиго. Вечером в «Последних известиях» по радио была передана моя информация «Письмо нашло адресата». Начался поток откликов.

Первым отозвался отец Сергея — Терентий Иванович. Этот восьмидесятилетний старик, потерявший на войне троих сыновей, писал мне:

«После смерти сына я передал его письмо военным и утешал себя, что оно найдется. Я был в Москве в 1949 году, обращался в редакцию «Красной звезды», но мне ответили, что письма сына нет. Это «нет» меня окончательно убило.

И вот мне сообщают соседи, что в 11 часов вечера слушали по радио из Москвы, что через двадцать лет найдено письмо моего сына Сергея. Как я был взволнован, когда услышал эти слова! Я не знал, что со мною творилось. Здесь было все — и горе, и печаль, и радость. Горе от того, что его уже нет с нами, а радость и гордость за то, что воскресло все, воскресла правда…»

Я начал поиск. Нашлись люди, которые встречались и работали с Сергеем в «подземной» Украине. Поиски привели меня к врачу Северяну Павловичу Белкания. После войны он — заслуженный врач УССР, доцент медицинского института имени Н. И. Пирогова. Тридцать с лишним лет тому назад он служил врачом медсанбата, тоже попал в окружение и там, в селе Большие Круполы, и организовал этот подпольный госпиталь. Встретился я с ним и вот что узнал.

В этот необычный госпиталь, расположившийся в местной школе, осенью сорок первого года и вошел на самодельных костылях раненый Сапиго. Он был в гимнастерке и накинутой на плечи шинели, передвигался с трудом: нога сильно распухла. Положив на пол костыли и вынув из-за пазухи тряпочку, долго возился и наконец передал молча врачу книжечку в малиновом переплете, на обложке которой виднелась пятиконечная звезда. Это было удостоверение личности фронтового корреспондента газеты «Красная звезда», подписанное мною.

Разговорились, — вспоминает Белкания. — Сапиго произвел на меня сильное впечатление прежде всего непоколебимым духом коммуниста-патриота, глубокой уверенностью в нашей победе и горячим желанием скорее вернуться на фронт. Я спросил, почему он решил показать мне служебное удостоверение. Сапиго ответил:

— Товарищ хирург, я вам верю. Подымите меня скорее на ноги, я должен уйти. Я должен пробраться через линию фронта и рассказать советским людям правду о людоедах нашего времени…

Диалог между ними продолжался:

— Как это вы мне говорите? А вот я все время думаю, как вас передать в руки великой армии фюрера, — деланно-серьезным тоном сказал Белкания.

— Не верю я этому, не верю, доктор!

— Хорошо. А все-таки я советую быть более осторожным, более не делать рискованных шагов.

— Спасибо, доктор. Буду осторожен. Знакомиться в дальнейшем буду только с такими людьми, как вы.

— Попрошу, друже, не делать мне комплиментов — я не девушка.

Оба дружно рассмеялись. Но вдруг Сапиго побледнел, лицо его перекосилось от боли. Белкания кинулся к Сергею, сорвал повязки на ноге и ужаснулся.

Что же вы мне сразу не сказали? У вас все признаки гангрены!

Сергея поместили в трехместную палату. Заживала рана медленно. Часто по ночам он не спал, горел в жару. Но никто не слышал от Сергея жалоб.

В разоренной немцами школьной библиотеке он брал книжки и читал. И много, очень много писал — на клочках бумаги, на листиках ученических тетрадей. Писал днем, а больше ночью, при трепетном свете коптилки. Кто знает, быть может, и письмо, адресованное редакции, начиналось в такой тетрадке в один из тех дней. Сергею говорили: опасно держать при себе записки. Немцев в селе нет, но есть полиция, могут и гитлеровцы в любую минуту нагрянуть. Но Сапиго все-таки писал. Он понимал, что сейчас бессилен, что ничем не может наносить удары по врагу, и находил моральное удовлетворение в том, что наперекор, назло всем опасностям писал обо всем, что видел.