Евгений Анисимов - Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке

До тех пор пока части тела преступника торчали на колах или лежали на колесах, родственникам не было покоя. А между тем головы казненных оставались на позорище непогребенными порой годами. Юль видел в мае 1711 г. в Глухове головы казненных осенью 1708 г. сообщников Мазепы (810, 458). Берхгольц сообщает, что в апреле 1724 г. вдова Авраама Лопухина просила Петра о том, «чтоб голову ее мужа, взоткнутую в Петербурге, позволено было снять» (150-4, 26). Значит, голова Лопухина провисела на колу более пяти лет после казни. При этом известно, что сами тела (туловища) Лопухина и других казненных 8 декабря 1718 г. по делу царевича Алексея были сняты с колес и выданы родственникам в праздник Пасхи 29 марта 1719 г. (752, 618). Когда такие столбы исчезли с площадей русских городов, сказать трудно — особого указа об этом неизвестно. 10 июля 1727 г. указом Петра II предписано, «чтоб на столбах головы здесь и в Москве снять и столбы разрушить, понеже рассуждается, что не надлежит быть в резиденции в городе таким столбам, но вне города» (633-69, 43, 47). Из этого указа следует, что столбы убирали только из центра столиц. Скорее всего, предписание это объясняется тем, что на столбах еще висели головы казненных в 1718 г. сторонников царевича Алексея — отца издавшего указ императора. Столбы же и колья с головами продолжали торчать по всей стране и во времена подавления восстания Пугачева и, возможно, позже.

На местах казней — у эшафотов, виселиц, позорных столбов, — в местах сожжения и развеивания по ветру останков преступника вывешивали указы, написанные на нескольких железных листах. Указ разъяснял суть преступления казненных. Основой «жестяных листов» служил приговор, который выносил суд или государь. Однако текст на листе мог существенно отличаться от приговора-указа, главным образом в сторону сокращения. Н.И. Новиков в 15-м томе своей «Древней российской вифлиофики» опубликовал текст указа Петра I 1697 г. о преступлениях Цыклера и Соковнина, который был «списан с столпа каменного с листов жестяных числом четыре». Если сравнить его с «бумажным» указом об этой казни, то заметны большие различия, точнее — в «жестяном» исполнении исчезли многие разделы о сообщниках преступников. То же можно сказать и об указе и «железном листе» на месте казни Левина в 1722 г. (744, 354–367;325-1, 52–54 и 47–48). Естественно, что эти сокращения не были случайными. В черновике манифеста или «формы публикации о винах князя Меншикова» от 19 декабря 1727 г. сказано: «Бабке нашей, великой государыне царице Евдокее Феодоровне, чинил многие противности, которых в народ публично объявлять не надлежит» (419, 94). Манифест так и не опубликовали, но если бы это произошло, то данный пункт явно предполагалось исключить. По наблюдению К. В. Сивкова, в манифесте о преступлении самозванца Евдокимова в 1765 г. изъяли некоторые отрывки приговора по его делу, в частности, обещание этого лже-Петра II дать свободу от налогов и не преследовать старообрядчество (681, 102).

Возле такого столба всегда стояла охрана, которая препятствовала родственникам и сочувствующим снять и захоронить останки. Часовые разрешали читать выставленные листы, но когда 23 сентября 1726 г. капитан Иван Унков послал копииста Яковлева к столбу, на котором стояла голова казненного перед этим синодского секретаря Герасима Семенова, «списать слова с листа», то часовой этого сделать не дал. Обиженный Яковлев отправился в Тайную канцелярию жаловаться на солдата, был там задержан, подвергся допросам о причинах своего особого любопытства и с трудом выбрался из объятий сыска (322, 308). Позже «листы» стали заменять публичным чтением манифестов о казни преступника. Манифесты о преступлении начинались словами: «Объявляем во всенародное известие». Их печатали в сенатской типографии и рассылали по губерниям и уездам. Там их читали в людных местах и по церквям. Были и публикации в газете. Так, через два дня после казни Василия Мировича, 17 сентября 1764 г., в № 75 «Санкт-Петербургских ведомостей» был опубликован отчет о происшедшем на Обжорке. Впрочем, одновременно ставили, как и раньше, «листы» на месте казни (552, 99).

История тюрьмы — тема весьма популярная в историографии. Ей посвящено немало научных работ. Устройство порем XVIII в. (а это были преимущественно пересылочные тюрьмы) повторяло устройство таких же заведений XVII в. Тюрьмы назывались острогамии представляли собой пространство, обнесенное высокой (до 10 м) стеной-тыном из вертикально поставленных бревен, с одними воротами. В написанном Екатериной II проекте о тюрьмах выразительно говорится: «Тюрьмы строить замком» (722, 66). В центре такого замкового двора стояла деревянная казарма без внутренних перегородок, в ней на голых нарах спали заключенные. Казарма отапливалась печами. Были тюрьмы, где вместо одной большой казармы строили несколько изб поменьше, внутри каждой одна-две камеры — «колодничьи палаты» (или просто — «колодничьи»). В XVII в. в Московском остроге избы имели собственные названия, что говорило об известной классификации «тюремных сидельцев» (так называли заключенных): Опальная, Разбойная, Татарка, Холопья, Сибирка, Женская (296, 330; 626-2, 227 и др ) .

По описанию англичанина Кокса, территория Московского острога, построенного в середине 1770-х гг., была разделена внутренними стенами на несколько секторов, внутри которых стояло по 4, 6 или 8 колодничьих палат. Этот принцип устройства «перегород» внутри острога применялся и в середине XVII в. В каждой избе была одна общая камера на 25–30 человек, всего же острог был рассчитан на 800 заключенных. На сектора острог делился для того, чтобы изолировать подследственных от осужденных и ссыльных, мужчин от женщин (391, 30–31; 200, 300–301). В других же тюрьмах такое деление соблюдалось не так тщательно и часто разные категории заключенных, а также мужчины и женщины жили вместе, о чем мы узнаем из документов о доносах и драках в тюрьме с участием женщин. Правда, как правило, женщин все-таки отделяли от мужчин. За 1722 г. сохранился документ, из которого следует, что в общей казарме Каторжного двора в Петербурге женщин держали в одной части, а мужчин — в другой, охрана же располагалась посредине (9–3, 14).

Внутренний режим в тюрьмах того времени был, разумеется, по сравнению с позднейшими временами, весьма свободным, хотя уже в конце XVI в. указ царя Федора Ивановича предупреждал, чтобы «тюремным сидельцам сидели было бережно и устрожно» (538-5, 227). Днем заключенным разрешалось гулять по тюремному двору. Часть из них, скованные общей цепью ( «на своре», «на связке») и под охраной солдат, могли покидать острог («пошед из острогу В мир» — 575, 127) для сбора милостыни Христа ради. За 1702 г. сохранилось описание таких цепей: «Две чепи долгих, что в мир ходят и с ошейниками, у них четыре замка висячих» (208, 298). По данным начала XVIII в. известно, что при выходах «на связке» заключенных сковывали подвое «по ноге в железах» (208, 472). В 1752 г. арестантов ковали по двое на «двушейную цепь», что, кстати, не мешало им успешно бежать на пару, потом они разбивали «камнем друг у друга цепи» (242, 35–36).